, писатель и журналист, давний знакомый Цвейга, (как выяснилось в последствии — агент НКВД), посетивший СССР в 1934 г.
Предложив Цвейгу невысокие ставки, издательство некоторым образом обезопасило себя, снизив финансовый риск в случае публикации тех же текстов в другом месте. Цвейг принял условия без всяких возражений, и только потом, когда зайдет речь о собрании и он привлечет своего знакомого, уважаемого австрийского критика Рихарда Шпехта (Richard Specht, 1870-1932) к написанию вступительного очерка, он выхлопочет для него гонорар, в два раза превышавший его собственный: за 2,5 а. л. Шпехт получит 150 долларов [22]. В целом финансовая сторона дела Цвейга совсем не интересовала — он был человеком состоятельным. Интересовала публикация за пределами Германии, тем более, что в самой Германии некоторые тексты из-за их «деликатной» проблематики, как писал тогда Цвейг, не всегда удавалось опубликовать [23].
С самого начала переписки Цвейг проявляет необычайную деловую активность: издательство еще только-только готовилось выпустить в свет первый авторизованный сборник («Смятение чувств», 1926/1927), а Цвейг уже предлагает к переводу свою старую пьесу «Иеремия» (1917) и новую комедию «Вольпоне» (1925/1926), сопровождая свои предложения советами, какое оформление лучше выбрать, чтобы издание выглядело более эффектным и, соответственно, лучше продавалось. «Иеремию» издательство вежливо отклоняет, сославшись на цензуру, хотя в действительности решающими оказались художественные соображения [24], а «Вольпоне» обещает пристроить в какой-нибудь из театров. Только после явного успеха сборника «Смятение чувств», высокие тиражи которого (особенно в Германии) приятно удивили самого Цвейга, «Время» принимает решение напечатать собрание сочинений, руководствуясь, судя по всему, прежде всего стратегическими соображениями. Форма собрания, особенно при наличии авторизации, была гораздо предпочтительней отдельных выпусков, поскольку она в силу своей статусности позволяла привлечь влиятельных литературных патронов в качестве авторов предисловий (что уже само по себе могло служить надежной защитой во всех отношениях) и одновременно давала возможность заявить о своих долговременных планах, подав ясный сигнал конкурентам и косвенно сориентировав потенциального читателя. Кроме того, заявка на солидное собрание, в случае если речь шла об авторе, ничем себя не скомпрометировавшем с точки зрения власти, создавала для издательства некоторое маневренное пространство при получении бумаги.
