А это что? Два звонка Морозову — оба явно неотвеченные. Почему Александр Михайлович о них не упомянул? Не заметил? Надо спросить.
И — совершенно неожиданно — целая россыпь входящих звонков с одного и того же номера. Борька Баклушин?! Какого черта? И ведь ни словечком не обмолвился.
С одной стороны, ничего странного в этих беседах нет: мало ли зачем следователь может звонить бывшему оперу. И даже неоднократно. Но — какие уж там «беседы»! Каждая — по минуте, не больше. При этом Шубин Баклушину не звонил, вызовы только входящие.
Может, Борька от Шубина чего-то хотел, а тот его к черту посылал? Или…
Чего-то хотел, чего-то хотел, чего-то хотел…
Такие вот короткие разговоры больше всего похожи на то, как договариваются о личной встрече. «Можно к вам зайти, Егор Степаныч?» А тот: «Да иди ты лесом!»
Впрочем, нет. не годится. Не вяжется. Тогда Шубин просто перестал бы отвечать на вызовы с баклушинского номера.
А он — отвечал.
И, видимо, отвечал не «иди ты!», а что-то вроде «Ну заходи, шут с тобой!»
Скользкий, как стая угрей, Бибика и — старый опер, которого даже на пенсию «ушли» за то что чересчур «упрям». То есть — честен. Честен настолько, что не сдвинешь. Да.
Какие такие разговоры он мог бы вести с прожженным Баклушиным? Эх, надо бы соседке Борькину фотку предъявить — не он ли тот есть тот «молодой, представительный», что взял моду захаживать к Шубину в последние полгода? Да еще и серый кожаный плащ…
Арина была почти уверена, что Руслана Алексеевна Бибику опознает.
* * *
Свидание! У меня — свидание! Арина мотала головой, словно сама себе не верила.
Она даже успела заскочить домой — переодеться. Хотелось во время первого, гм, совместного ужина выглядеть… в общем, выглядеть. Хотя бы ради самоуважения.
Перебрав придирчиво не слишком богатый свой гардероб, задумчиво оглядела длинную темно-красную юбку. Мама, подарившая когда-то это великолепие, смеясь над Арининой «недамской» примитивностью восприятия, говорила, что это — благородный винный цвет, и утверждала, что элегантность силуэта не подвержена капризам моды. Арина, ставившая практичность превыше всех на свете «элегантностей», обзывала юбку хламидой и выгуляла мамин подарок всего раза два-три. Виталик одобрительно качал головой, усмехаясь: «Ты в ней настоящая женщина. Можешь ведь, когда захочешь!» Особенно нравился ему высоченный разрез.
Рука, уже начавшая было отцеплять «хламиду» от вешалочных прищепок, замерла: воспоминание царапнуло неожиданно неприятно. Как будто эта проклятая хламида — поиск стороннего одобрения!
