— В госпитале? Действительно, идеальное алиби… — немного помолчав, Арина продолжила задумчиво. — В любой больнице, кроме главного входа, есть куча служебных, не считая прочих лазеек. На главном входе охрана и все такое, а на служебных… в госпитале, наверное, так же? Черная лестница, где все курят, или что-то в этом роде. Или оттуда нельзя потихоньку выйти?
Александр Михайлович поглядел на нее странно: не то уважительно, не то… испуганно. Покачал головой, нахмурился:
— Правильно мыслишь. Только ни потихоньку, ни как-то еще Егор тогда выйти не мог. Служебные ходы и черные лестницы в госпитале есть, конечно, но он точно не мог. Не в том смысле, что не стал бы, а… физически не мог.
И опять посмотрел тем же странным взглядом. Арине даже стыдно немного стало за свои предположения. Но… Морозов ведь сам ее учил — про мотивы и возможности. Можно сколько угодно рассуждать о том, способен ли некий Вася на убийство, сколько ни рассуждай — все равно ошибешься, чужая душа — потемки. Но если некий персонаж пал от удара в левый висок, а у Васи только левая рука имеется — вот тогда точно гипотетического Васю из подозреваемых можно исключить. Или, к примеру, он в этот момент находился на телевидении, причем в прямом эфире — две сотни зрителей, софиты, операторы и так далее. Вот тогда точно — не мог. А из госпиталя выйти — невелик фокус.
— Он же не просто отдыхал там, в госпитале-то. На вытяжке лежал. Гнался за злодеем, ногу сломал. А тот его еще и ранил перед этим, Егор крови много потерял, слабый был, как котенок.
Да, пожалуй, это алиби не хуже прямого телеэфира. Понятно, почему Морозов так на нее смотрит. Для нее-то Шубин практически никто, тут нетрудно любые предположения выдвигать. А каково, когда речь о близком человеке? Смогла бы она, скажем, выдвигать предположения, если бы речь шла о… ну хоть бы о Федьке? И неожиданно для самой себя спросила:
— Вы с ним… дружили?
Морозов пожал плечами:
— Да не то чтобы… Но, знаешь, двадцать лет бок о бок проработать — это еще не дружба, но… — он поморщился, как будто зуб больной задел.
Арина подумала: двадцать лет вместе проработать — это, конечно, немало, но ведь — смотря с кем вместе.
* * *
Имя у нее было какое-то обыденное, незапоминающееся. Не то Татьяна Ивановна, не то Мария Владимировна… Надежда Петровна! Вот как ее звали. Надежда… Это звучало как издевка судьбы.
Земля под ногами лежала почти желтая — глинистая, жесткая, переплетенная сеткой бурьянных корней. Могильную «коробку» делал экскаватор — на отвесных стенках виднелись следы от его зубьев, гладкие, блестящие. Мелкая крошка осыпалась по ним с тихим, едва слышным шелестом.
