Сидя в обвитой виноградом беседке за игрой в винт с одним из узников по имени Ренневиль, аббат де Бюкуа сказал ему:
— Однако не так уж плохо здесь живется, и тому, у кого есть надежда в недалеком будущем выйти отсюда, вряд ли придет в голову пытаться бежать.
— Бежать отсюда — вещь невозможная, — сказал Ренневиль, — а что касается до гостеприимства, которое оказывают в здешнем дворце, то не торопитесь пока делать выводы.
— Разве с вами здесь плохо обращаются?
— В данный момент весьма неплохо. Но я уже пережил медовый месяц, который сейчас переживаете вы.
— Как вы сюда попали?
— Как нельзя проще: как и многие другие… Неизвестно за что…
— Но что-то вы все же сделали, раз угодили в Бастилию?
— Да. Я написал мадригал.
— Прочтите мне его… я откровенно выскажу вам свое мнение…
— Все дело в том, что вслед за моим мадригалом появился еще один, пародирующий его, на тех же рифмах, и его облыжно приписали мне.
— Вот это уже хуже.
В эту минуту проходивший мимо них Корбе с улыбкой сказал: «А вы все толкуете о своем мадригале, господин де Ренневиль… Да не огорчайтесь — ведь мадригал ваш очарователен».
— Из-за него меня держат здесь, — сказал Ренневиль.
— А разве у вас есть основания жаловаться на плохое обращение?
— Можно ли жаловаться, когда имеешь дело с порядочными людьми?
Довольный этим ответом, Корбе направился к другому столу с ехидной своей улыбкой. Ему предлагали прохладительные напитки, от которых он неизменно отказывался. Время от времени он бросал взгляды на окна тюрьмы, за которыми смутно виднелись фигуры узниц, и похоже было, что нет для него ничего на свете милее внутренних помещений этой государственной тюрьмы. — Как же был построен этот мадригал? — спросил аббат Ренневиля, сдавая карты.
— По всем правилам жанра. Я передал его господину маркизу де Торси>[55], чтобы тот показал его королю. В нем был намек на объединенную силу Испании и Франции против союзников… И в то же время речь шла в нем об игре в пикет.
И тут Ренневиль прочитал свой мадригал, который заканчивался следующими словами, обращенными к северным союзникам:
Коль вы на Францию с Испанией пойдете,
Мы козырнем: у нас Четырнадцать и Пять!
Под этим следовало понимать Филиппа V>[56] и Людовика XIV.
— Невиннейший мадригал! — сказал аббат де Бюкуа.
— Не скажите, — отвечал Ренневиль, — этот конечный стих в октаве и в александрине привел всех в восхищение. Но недоброжелатели в угоду моим врагам спародировали эти строки, переделав их так:
