Он обещал в точности передать мои слова.
Потом пришел черед осмотра башни и часовни. Мы взобрались на башню. Оттуда видна вся долина, изрезанная прудами и реками вперемежку с большими пролысинами, именуемыми Эрменонвильской Пустыней: сплошной серый песчаник, там и сям поросший чахлыми соснами и вереском.
Меж облетающих деревьев сквозили кое-где краснобурые пятна еще уцелевших каменоломен, оживляя зеленоватый тон полей и рощ; затканные плющом белоствольные березы в уборе пожелтевшей листвы четко рисовались на фоне красно-бурых лесов в голубой оправе небес.
Спустившись с башни, мы осмотрели часовню; это настоящее чудо архитектуры. Устремленные ввысь столпы и нервюры, строгость и изящество отделки свидетельствовали, что часовня была построена на скрещении эпох пламенеющей готики и Возрождения. А картины, которыми мы залюбовались, едва вошли в часовню, написаны, на мой взгляд, уже в расцвете последней из этих эпох.
— Сейчас вы увидите святых жен, у которых, можно сказать, все прелести наружу, — предупредил нас сын привратника. И впрямь, на стене сбоку от входной двери отлично сохранилась фреска, изображающая мадонну в славе, — она слегка выцвела, низ был замалеван живописью клеевыми красками, но восстановить все в первозданном виде не составит труда.
Разумеется, шаалисским монахам хотелось бы прикрыть чересчур уж откровенную наготу этих изображений в стиле Медичи. Что и говорить, ангелы и святые жены весьма смахивали на гологрудых и голозадых амуров и нимф. Роспись апсиды в промежутках между нервюрами сохранилась еще лучше — аллегорические ее сюжеты указывают, что сделана она была уже после смерти Людовика XII. Уходя из часовни, мы обратили внимание на герб над дверьми — исходя из него, можно было бы точно датировать, к какой эпохе относятся самые поздние фрески.
Снизу трудно было во всех подробностях разглядеть, что изображено на четырех полях гербового щита, подцвеченного в более позднее время голубой и белой краской. В первом и четвертом полях помещены птицы — сын привратника называл их лебедями, — причем в первом ряду их две, во втором одна; но это были не лебеди.
Может быть, орлы с распростертыми крыльями или птицы без клюва и лапок, скажем, орлята, или те же орлята со связками стрел?
Во втором и третьем полях — не то острия пик, не то лилии, что, в общем, сводится к одному и тому же. Герб венчала кардинальская шляпа, осеняющая его треугольниками сетки с кистями по нижнему краю; впрочем, так как из-за трещин в стене мы не могли сосчитать, сколько там рядов этих кистей, вполне возможно, то был головной убор не кардинала, а аббата.
