Когда в декабре 1636 года г-жа д'Арокур скончалась в Невиль-ан-Эз, где она покоится и поныне (г-н д'Арокур умер в 1632 году), их дочь стала так умолять мужа вернуться во Францию, что тот наконец сдался.
В Ферраре их обоих сваливает недуг, и они проводят там двенадцать дней, потом едут в Ливорно, а оттуда морем добираются до Авиньона, по-прежнему больные. Там 5 августа 1642 года Лакорбиньер умирает, и его хоронят на кладбище св. Магдалины; перед смертью он горько кается в дурном обхождении с Анжеликой и говорит ей: «Чтобы утешиться, не терзать себя печалью, вспоминай, как я с тобой обходился».
«В Авиньоне она впала в такую нищету, — продолжает целестинец, — что умерла бы с голода, когда бы не помощь целестинских монахов: об этом она мне и говорила, и писала.
В Париж она приезжает на почтовых 19 октября и посылает за г-жой Булонь, близкой своей подругой, с просьбой взять ее к себе. Той не случилось дома, но явился ее управитель. Назавтра после обеда она навестила меня вместе с помянутой Булонь и своей свекровью, матерью Лакорбиньера, которой пришлось наняться судомойкой к г-ну Феррану после того, как по вине сына ее выгнали из Клермона.
Первым делом она бросилась передо мной на колени и с воздетыми руками стала просить прощения, и тогда женщины, что были с ней, стали плакать. Я сказал, что не могу простить (тут она начала вздыхать и, только дослушав до конца, перевела дух), потому что передо мной она ни в чем не грешна. И, взяв ее за руку, сказал: «Встань с колен», и посадил рядом с собою, и она повторила то, о чем не раз писала: что обязана жизнью господу богу, своей матери и мне».
Четыре года спустя она уехала в Нивилье, бесконечно несчастная, не имея чем прикрыть наготу, — об этом свидетельствует прилагаемое письмо.
Письмо, которое она написала из Нивилье своему кузену, монаху-целестинцу, через четыре года после возвращения во Францию
7 января 1646 г.
Многочтимый и добрый мой папенька (так она именует целестинца)!
На коленях умоляю вас не приписывать мое молчание бесчувственности, я ваши благодеяния буду помнить до скончания жизни, но меня мучит совесть, затем что проявить свои чувства я по-прежнему могу только на словах. И поверьте, жестокая судьба так меня преследует, что уже нечем и наготу прикрыть. Из-за этих невзгод я до сих пор не писала вам, а также госпоже Булонь, потому что, по моему разумению, вам обоим должно столько радостей от меня иметь, сколько вы положили на меня трудов. Судите же мое злосчастье, а не мою нерадивость, и сделайте мне честь, дорогой папенька, подайте о себе весточку.
