Вообще путешествия — не бог весть какая радость для певца. Во время этих первых заграничных гастролей, которыми начались мои бесчисленные поездки по городам четырех континентов, я раз и навсегда уяснил себе, что в каждом городе за границей есть только три места, с которыми волей-неволей приходится познакомиться, — это вокзал, гостиница, в которой останавливаешься, и театр. Ведь все, абсолютно все время расписано по минутам. И даже если я не был занят вечером в спектакле, то готовил свою партию, полоскал горло, подписывал автографы, ездил на торжественную встречу с соотечественниками или давал интервью представителям прессы. Очень редко у меня находилось время (и еще реже бывало душевное спокойствие, которое тоже необходимо для этого), чтобы я мог узнать и осмотреть город, познакомиться со страной. Так бывало почти всегда — многочисленные поездки ничего не давали мне. И хотя поезда и пароходы почти так же неизменно входили в распорядок моего дня, как утренний завтрак, полагаю, что вообще-то я совсем не создан для путешествий. Я с удовольствием предпочел бы оставаться в Италии и жить спокойно в родном Реканати. И всю жизнь, всегда, когда бы мне ни удавалось вырвать время для недолгого отдыха, я отправлялся в Реканати — это было единственное место, куда меня всегда влекло и где я мог по-настоящему отдохнуть.
Между тем об Испании я узнал все же немало интересного и сделал, в частности, необычайное открытие — испанцы такие восторженные и фанатичные поклонники оперы, что итальянцы не идут ни в какое сравнение с ними. Я никогда не видел корриды, но думаю, что пылкое волнение оперной публики — я бы сказал, нечто вроде коллективной истерики — можно сравнить, должно быть, только с волнением толпы, окружающей арену.
Мне запомнились некоторые подробности пребывания в Мадриде. Публика обычно адресовала там свои восторги не в мой адрес. Она выражала свою признательность двум другим тенорам — Гайяру и Мазини[18]. У каждого были свои поклонники, и каждая группировка считала своего любимца единственным достойным исполнителем партии Фауста в «Мефистофеле», на которую я, начинающий юнец, вообще не имел права претендовать.
Испанская критика разделяла мнение публики, хотя и в более сдержанных выражениях; в лучшем случае, она относилась ко мне снисходительно.
«Обладает хорошей техникой, поет действительно хорошо, — писала «Эль Либераль». — Если усердно поработает, может надеяться на карьеру и на успех». «Голос слабый, но приятный, — писала «Эспанья нуова». — Он мог бы выбрать что-либо более подходящее для своего голоса и не появляться перед испанской публикой в такой знаменитой опере, как «Мефистофель». Его исполнение в III акте не сравнимо с исполнением Гайяра, в то время как в начальной сцене он, безусловно, хуже Мазини».
