Я думал, что знал в детстве и бедность, и голод. Но ни я, ни кто-либо другой из моих сверстников
в Реканати не ведал ничего подобного. Ужасная картина преследовала меня несколько дней. «Разве не было величайшим легкомыслием, граничащим с преступлением, — спрашивал я себя, — петь в раззолоченном театре для увешанной драгоценностями публики, когда рядом, в двух шагах от него, царят нищета и опустошение? Что значат страдания Тоски и Каварадосси в III акте по сравнению со страданиями этих детей?» Все это было ново для меня. До сих пор я не знал никого, кто был бы беднее меня. Но что я мог сделать? Я чувствовал себя разбитым и беспомощным. Все, что я умел делать, — это петь.
Мне удалось преодолеть технические трудности «Тоски». Мои коллеги — сопрано Бьянка Ленци и баритон Джакомо Римини — были бесконечно внимательны ко мне. Трудность на этот раз заключалась во мне самом. Меня мучили воспоминания о тех бедных и голодных детях, которых я видел у сточной канавы. На репетициях я был невнимателен, делал все механически и не в силах был сосредоточиться на своей задаче, которая теперь, после того, что я видел, казалась лишенной всякого смысла.
Однажды что-то побудило меня зайти в церковь. Я стоял в томном притворе и пытался разобраться в своих мыслях, но ум мой не в силах был сделать это. Я понимал, конечно, что по-прежнему буду петь, потому хотя бы, что больше ничего не умею делать; но я понимал также, что теперь, когда пение показалось мне ненужным делом, я не смогу больше петь хорошо.
Сбоку в стене открылась какая-то дверь, и я различил в сумраке фигуру старого монаха-францисканца.
Он скрылся за занавеской исповедальни. Тогда я стал у решетки исповедальни и произнес:
— Падре, мне нужна ваша помощь.
Я рассказал ему все, очень сбивчиво и непоследовательно, но он слушал терпеливо. Когда я кончил, он сказал с легким упреком:
— Почему ты так неблагодарен, сын мой? Господь дал тебе великий дар. И ты обижаешь творца, пренебрегая этим даром. Вспомни, с какой любовью говорит он о полевых лилиях[12], на долю которых не выпадает тяжелых трудов и которые не жалуются на это. Господь дал тебе голос, чтобы ты утешал людей. И ты должен любить свой голос. Господу угодно, чтобы ты пел. Не противься, сын мой, воле Господней.
— Вы думаете, падре, что петь — это мой долг? — Камень свалился у меня с сердца.
— Конечно. Твой долг. И не бойся больше ничего, сын мой. Иди с миром.
И мир снизошел на меня.
