— Должна заметить, что вы не теряли времени даром, и хорошо подкупили свою клаку! -— бросила она мне в лицо.
— Чем бы я стал платить ей, дорогая синьора? Медяками? — спросил я ее.
Я как бы намекал на то обстоятельство, что хоть и получал вдвое больше по сравнению с тем, что мне платили в Ровиго, здесь это было все равно лишь сто лир за вечер: Э>тих денег, разумеется, было недостаточно, чтобы нанять клаку, даже если бы мне и пришло в голову сделать это.
В те дни, когда я еще пел в Генуе, я получил приглашение в Сицилию на конец февраля 1915 года. Мне написал маэстро Гаэтано Баваньоли из Палермо, предлагая петь в «Тоске» в театре «Массимо». Похоже было, что меня начинают ценить все больше и больше: в Палермо мне предложили втрое больше, чем в Генуе. В тот момент самым важным для меня было — гораздо важнее денег — закрепить свою репутацию, и так как петь в театре «Массимо» под руководством маэстро Баваньоли было большой честью, я не колеблясь принял его предложение.
«Тоска» — моя первая встреча с музыкой Пуччини. Впоследствии меня стали считать основным исполнителем его произведений. И это верно. Мне всегда казалось, что его оперы больше всего подходят для моего голоса. Партия Марио Каварадосси, однако, довольно
топорная и безвкусная, но, к счастью, это искупается прекрасной арией из III акта — «Сияли звезды...».
Именно то обстоятельство, что партии Каварадосси не хватало характерности, несколько настораживало меня. Я решил придумать что-нибудь оригинальное. И полагаю, что в какой-то мере мне э>то удалось.
Я никогда не мог понять, почему тенора обычно поют большую часть III акта «Тоски» радостно и с надеждой. Очень внимательно изучив партию, я решил порвать с этой традицией и толковать роль так — я в этом не сомневался, — как понимал ее Пуччини.
Тоска приносит Марио пропуск и говорит ему, что он свободен и может покинуть тюрьму. Но — и тут я все трактовал иначе — Марио не верит ей. Он не может заставить себя поверить, что счастье близко. Он понимает, что Флорию жестоко обманули, но пытается развеселить ее, вселить надежду, однако все это время — от начала до конца сцепы — ясно, что это последние мгновения, которые они проводят вместе, что скоро он умрет. Ему так и не удается ни разу улыбнуться.
Мне такое толкование казалось совершенно логичным, во всяком случае допустимым. И я решил предложить его на суд публики в Палермо.
