Все это составляло сильный контраст спокойной, размеренной жизни на юге Италии. В течение многих веков, в те времена, когда Римом и Реканати правили папы, Генуя уже обладала самоуправлением и была независимой морской республикой. Нетрудно было почувствовать здесь некоторую разницу. Даже не зная хорошо истории, я понял, путешествуя по Италии, что вокруг меня сама история начинала оживать.
В «Манон», так же, как в «Джоконде», моей партнершей была известная сопрано; на этот раз — Розина Сторкьо. В отличие от Тины Поли-Рандаччо она была задета тем, что ей предстоит петь с каким-то начинающим тенором, и немедленно пожаловалась на это Серафину.
— Подождите немного, синьора, и судите потом, — ответил ей маэстро.
— О, но я уже сейчас вижу, что это такое! — настаивала Сторкьо. — Очередной ваш протеже! Неужели я, по-вашему, недостойна лучшего партнера?!
На репетициях она не упускала случая дать мне понять, что я выскочка и лезу не на свое место. Мне было довольно трудно в таких условиях изображать страдания несчастного влюбленного, но я решил, что во время спектакля не позволю ей мешать мне. «Терпение, — говорил я себе. — Без трудностей ничего не бывает: в Ровиго — си-бемоль, здесь — враждебность примадонны».
Я прочитал душещипательный роман аббата Прево, который лежит в основе либретто, перечитал его раз- другой. И наконец в моем представлении возник мой собственный образ Манон. Я решил, что на спектакле буду думать только о нем.
Мне удалось это. Когда я начал петь «Песнь мечты» в I акте, синьора Сторкьо вполне могла быть и за тысячу миль от меня. Я думал только о той бессердечной распутнице Манон Леско, образ которой носил в своем воображении.
Богатые генуэзские жители были страстными поклонниками оперного искусства. Я никогда еще не пел в таком большом театре, и потому был совершенно потрясен, когда обнаружил, что аплодисменты могут походить на ураган. В Риме я часто бывал, разумеется, на галерке в театре «Костанци», аплодируя Лаццаро, Бончи или Баттистини. Непонятно, почему, но аплодисменты звучат совсем по-другому, когда сам стоишь на сцене и слышишь их из зрительного зала. Неужели все эти аплодисменты мне? Это даже немного пугало. «Бис! Бис!» — кричала публика, топая ногами. Растерянно, не зная, что делать, посмотрел я на Серафина, который стоял за дирижерским пультом. Он кивнул мне, как бы говоря: «да». Я вновь обратился к своей воображаемой Манон и начал петь.
Если во время спектакля Розина Сторкьо была за тысячу миль от меня, то потом, как только занавес опустился, она тотчас же оказалась рядом.
