Ясно было, что долго почивать на пармских лаврах нельзя. Мне предстояло найти какой-то театр с хорошей репутацией, в репертуаре которого была бы в начале сезона опера с подходящей теноровой партией. Похоже было, что всем этим требованиям отвечал театр «Сочале» в Ровиго — мне предложили там партию Энцо ди Сантафиора в опере «Джоконда» Амилькаре Понкиелли.
Ровиго, как и Реканати, находится недалеко от Адриатического моря, только гораздо севернее. Это обстоятельство тоже весьма расположило меня. Оперный сезон должен был начаться здесь намного раньше, чем в других городах, потому что его приурочивали к открытию большой осенней ярмарки, на которую
обычно съезжалось много народу со всех концов Южной Италии. Это тоже меня устраивало; чем раньше состоится мой дебют, тем лучше. Кроме того, в театре «Сочале» меня ждал прекрасный дирижер Джузеппе Стурани. Он тоже входил в экзаменационную комиссию в Парме. Другие солисты, с которыми мне предстояло петь, — это сопрано Тина Поли-Рандаччо и баритон Сегура-Тайен. Но окончательно я решил выбрать для дебюта Ровиго, когда узнал случайно из разговора с маэстро Розати, что Антонио Котоньи, великий баритон былых времен, которым я так восхищался в Санта Чечилия, дебютировал в этом же самом театре. Я был убежден, что это хорошее предзнаменование.
Август 1914 года. Слова эти звучат трагически — началась первая мировая война. Но певцы — эгоисты, и мои воспоминания о том страшном времени, когда содрогнулся весь мир, носят сугубо личный характер. Это были долгие дни, проводимые у фортепиано в затемненной комнате маэстро Розати. Окна были плотно закрыты ставнями, чтобы хоть как-нибудь сохранить прохладу и спастись от несносной жары, а мебель укрыта чехлами, потому что семья профессора уехала на дачу, оставив его заниматься моим дебютом. Иногда мы прерывали занятия, чтобы сварить кофе или открыть банку сардин. Затем маэстро снова садился за фортепиано, и наши занятия продолжались часами. Доносившиеся с улицы крики газетчиков сообщали каждый день о сражениях во Фландрии; я ждал, пока голоса утихнут, и снова повторял прерванное упражнение на пьяниссимо. Что еще оставалось делать? Ведь мне тоже предстояло сражение, которое надо было выиграть.
Когда природа наделила меня голосом, она оказалась достаточно предусмотрительной, чтобы дать в придачу еще и хорошую память. Я не представляю, как бы умудрялся петь целые оперы, не будь у меня такой памяти. Однажды в четыре дня пришлось выучить «Ласточек» Пуччини, в другой раз за неделю — «Жаворонка» Масканьи. На подготовку первой моей партии у меня было целых шесть недель. Почти не приходилось тратить усилий на заучивание партии, и я мог целиком сосредоточиться на технике и стиле исполнения. Маэстро Розати был, так сказать, «совершенствователем». Я полагаю, что мой дебют имел для него такое же большое значение, как и для меня. Он подготовил меня очень хорошо, и я чувствовал себя уверенно.
