24 ноября 1924 года я был у себя в уборной в «Метрополитен» в антракте между I и III актами «Мефистофеля», в котором пел с Шаляпиным, когда мне принесли письмо, напечатанное на пишущей машинке по-итальянски. Был указан и адрес отправителя: «Нью-Норк, императорский дворец. Невидимая империя. Кавалеры ордена ку-клукс-клан, ноябрь 1924 года».
В письме требовалось, чтобы я в течение двадцати четырех часов послал в Лос-Анжелос по указанному адресу пятьсот долларов. Деньги, пояснялось в письме, нужны для того, чтобы освободить нескольких членов клана, которые находились в тюрьме. Меня предупреждали также, чтобы я не обращался в полицию. Письмо заканчивалось обещанием, что если я вышлю деньги, то в будущем меня никогда больше не будут беспокоить.
Сначала я попросту испугался. Мне уже представилось, что украли моих детей и прячут их в ожидании, пока я не заплачу выкуп. Когда же спустя несколько минут я снова вышел на сцену, мне показалось, что правдивый облик дьявола — Шаляпина стал еще страшнее, чем обычно. После спектакля я сразу же позвонил моему другу, комиссару полиции Энрайту. И с тех пор в течение двух месяцев вся моя семья и я сам непрестанно днем и ночью охранялись полицией. По правде говоря, Энрайт и его коллеги сомневались, что все это дело рук ку-клукс-клановцев. Они больше были склонны думать, что это действует «Черная рука» — банда итальянских гангстеров в Америке, которые еще двенадцать лет назад точно так же угрожали Карузо. Следствие показало, что указанного в письме адреса в Лос-Анжелосе в действительности нет. А так как время шло, и ничего со мной не случалось, то я решил, что это, должно быть, была чья-то шутка. Неужели есть люди, думал я, которые так сильно ненавидят меня, что способны унизиться до подобных вещей? По-видимому, есть.
14 января 1925 года я пел впервые в «Метрополитен» партию Лориса Иванова в опере Джордано «Федора». Партию должен был петь Джованни Мартинелли, но он заболел, и мне за несколько дней до спектакля предложили заменить его. Со мной пела венская сопрано Мария Йеритца. Было известно, что партия Федоры — одна из коронных в ее репертуаре.
Между мной и этой синьорой с самого начала наших совместных выступлений в «Метрополитен» всегда существовала какая-то скрытая борьба характеров. В ее присутствии нервы у меня всегда бывали взвинчены. Вообще у меня никогда не было никаких столкновений с коллегами, я не замечал неприязни ко мне. Но знаменитый «характер» синьоры Йеритцы был для меня истинным наказанием. И как только он хоть немного давал себя знать, я чувствовал, что во мне все закипает, и я могу выйти из себя так же, как она.
