Я подумала: если во всем происходящем не может разобраться даже этот русский большевик, что же остается нам, иностранцам? Что-то словно висело в воздухе, сама атмосфера изменилась, ее наполнили слухи, толки, недоверие и, конечно, совершенно реальные факты арестов и допросов. Вартанян продолжал:
— Дело здесь не только в экономике. С 1932 года, со времен большого голода, страна уже оправилась. Хлеба хватает всем — пусть его и немного, но достаточно. Однако о передышке нет и речи. Боюсь, что дальше будет хуже. Думаю, это только начало.
Вартанян встал и начал прощаться:
— Сходи к жене Ломинадзе, Хайнц. Поговори с ней, чтобы она не думала, что ты веришь той клевете, которую распространяют о ее муже!
Хайнц пообещал, что сходит.
— Бесо был великий человек, — добавил Вартанян уже в дверях. — Он сумел умереть вовремя.
<…>
Прошло около недели, после того как Хайнц навестил вдову Ломинадзе. Мы об этом уже забыли и думать, когда, как гром среди ясного неба, раздался звонок: Хайнцу приказывали явиться в Интернациональную контрольную комиссию Коминтерна. В ожидании его возвращения я сидела как на иголках. Что случилось? Что им от него нужно? Не прелюдия ли это к нашему аресту? Хайнц вернулся через три часа. Он был молчалив и подавлен, и мне уже стало почти страшно спрашивать, как все прошло. И вдруг его прорвало.
— Да что они себе думают? — кричал он. — С ума что ли все посходили?
Редко мне приходилось видеть его в такой ярости. В его гневных речах то и дело звучала фамилия Мануильский — по-видимому, он взбесил Хайнца больше всех. Мануильский был секретарем западноевропейского отдела Коминтерна и членом ИКК[32]. Немного успокоившись, Хайнц стал рассказывать, как шел допрос:
— Из каких соображений вы посетили жену Ломинадзе? Какие разговоры с ней вели?
Вот какие вопросы ему задавали. Хайнц отвечал правду: навестил жену умершего друга, чтобы выразить ей соболезнования. Это более чем убедительное объяснение члены контрольной комиссии отбросили с негодованием.
— Может, оно попросту слишком очевидное? — предположил Хайнц. — По-моему, они вовсе не пытаются раскрыть правду. У них одно намерение — забросать грязью.
Мануильский спросил насмешливо, придумал ли Хайнц более убедительную отговорку по поводу второго визита к жене Ломинадзе. Хайнц снова сказал правду. Он забыл у нее плащ и потом зашел, чтобы забрать. Едва он договорил, как члены ИКК разразились хохотом. Особенно Мануильский никак не мог успокоиться. Он издавна претендовал на звание главного клоуна в руководстве Коминтерна. Будучи очень тщеславным, он с удовольствием разыгрывал прожженного циника. Из-за своего тщеславия он иногда позволял себе неосторожные высказывания. Именно он в 1930 году произнес в одной речи следующее замечательное пророчество:
