— Пришли! — Анна Владимировна побежала к двери, на ходу снимая фартук. Распахнула дверь. — А мы вас заждались! Здравствуйте! Милости просим!
— Хинди-руси, бхай, бхай! — загрохотал Дербенев, улыбаясь во весь рот, У него было прекрасное настроение. По-медвежьи обхватил за узкие плечи Анну Владимировну, звонко расцеловал в обе щеки. Обнял Владыкина. — Наконец-то до своих дорвался!
— А где же начальство? — поинтересовалась Анна Владимировна.
— Тихон просил извинить — не смог выбраться. Иранцы вроде приехали.
— Какая досада! — искренне вздохнула Анна Владимировна. — А я в Подгорное ездила, за карпами. В сметане нажарила.
— Что ж, выпьем за отсутствующих! — Дербенев по-хозяйски принялся срывать «шапочки» с бутылок.
Анна Владимировна встала. Вышла на кухню, вернулась с блюдом, от которого шел ароматный запах. Откинула тяжелую крышку. На блюде лежали маленькие карпы в окружении жареных опят.
— Ого! Под такую закусь сам господь бог велел! Обычно немногословный, после первой рюмки Дербенев становился разговорчивым, заглушал всех, словно выговаривался за прежнее молчание.
— До чего же быстро летит время, — взяла в свои руки инициативу Анна Владимировна, — кажется, вчера были молодыми, без износа… Эх, жизнь!.. По латыни, между прочим, жизнь значит «вита». И посему: да здравствует вита!
— На уровне! — Дербенев выпил и загрустил. Взглянул на дочь, и что-то накатило на него. Отвел взгляд, положил руку на плечо Надежды. — Споем, что ли?
Надежда молчала.
— Споем! — встрепенулась Анна Владимировна, Подперла по-бабьи подбородок ладонью, низким грудным голосом вывела:
Мне приснились сырые проталины…
Дербенев подтолкнул Владыкина локтем. Подхватил песню:
Мне приснилась трава-мурава…
Владыкин тоже присоединил свой баритон:
Мне приснилось, что я еще маленький
И что мама опять жива…
Куплет повторили дважды, потом выяснилось, что слов больше не знают.
И тогда, тряхнув головой, Анна Владимировна вывела свою, старососненскую:
Отдавали молоду
На семнадцатом году.
Ой калина, ой, малина,
На семнадцатом году,
подхватил Владыкин, —
За седую бороду.
Ой, калина, ой, малина,
За седую бороду.
А седая борода
Не пускает никуда
Ой, калина, ой…
— Хватит! Завели панихиду! — Дербенев резко отодвинулся от дочери, блестя захмелевшими глазами. Обнял Владыкина.
— Понимаешь, Серега, сколько езжу, столько диву даюсь: лучше России земли нету. И в Бхилаи тоже, помню, влезли в тоннель, глядь — двое дымоход выкладывают. Враз про тебя вспомнил. Славянин учит индуса. На двух языках чешет. «Здорово, говорю, земляк!» — «Привет!» — «Жарковато у вас?» — «Ничего, в аду жарче будет». — Дербенев загрустил, мысленно возвращая себя в далекую страну. — Жил, представляешь, какой-нибудь Аббас, словно колючка в пустыне, перекати-поле. И вдруг ему звездочка с неба на счастье, нырк! Наши парни на выручку пришли. Бывало, в книжках читал — сказочная Индия. А в упор глянул… — Дербенев горестно махнул рукой.
