— Пошли, — сказал он. — Погуляем. Тебе нужно успокоиться, Таня. Иван Владимирович не должен видеть тебя заплаканной.
Она покорно пошла за ним.
Кулябкин свернул в узкий проулок. Позади, по проспекту, грохотали машины, грузовики встряхивали порожними кузовами на одной и той же выбоине, неслись дальше.
Каменные четырехэтажные дома здесь казались особенно высокими; они так приближались друг к другу, будто тут начинался другой, средневековый город, о котором они читали в учебнике шестого класса.
— Помнишь, — сказала Таня, — мы здесь бродили и раньше. И я показывала тебе записки Антипова и каждый раз советовалась, что ему отвечать.
— Помню, — тихо сказал он.
— Ты был отличным почтальоном, Борька. Верным. Если бы ты был тогда посмелее…
— Что могло измениться?
— Все, — сказала она. — Я мечтала, чтобы ты послал меня к черту, отказался бы выполнить мои просьбы…
— Но я же не мог иначе, — сказал он. — Мы дружили.
— Да, — кивнула она. — Ты и сейчас не знаешь, как по-другому.
— Пожалуй.
— Вот я и вышла за Антипова. У нас не было ни одного приличного дня, Борька.
— Почему же? — оторопело спросил он. — Этого не может быть. Подумай, о чем ты говоришь, Таня. Ты тогда даже не пригласила меня на свадьбу…
— Я не хотела, не могла… чтобы ты был… Да и Лида этого не хотела.
— При чем тут Лида, — сказал он.
— Лида? Она всегда меня боялась. Она бледнела, когда я приближалась к вам. Она что-то чувствовала в тебе такое или даже знала.
Они повернули назад.
— Какие же мы были дураки, Боря! — вздохнула она. — Вот начать бы сначала, с восьмого класса…
— С шестого, — улыбнулся он. — С Жабьего урока, когда она перехватила мою записку…
— Не стоит о ней, — сказала Таня. — Сейчас не стоит.
Они брели по разным сторонам тротуара и все же рядом.
— Ну, у меня не вышло, не сложилось, но у тебя?.. У тебя хоть прилично?
Он не ответил.
— Если бы ты знал, Борька, — сказала она, — какими несовместимыми мы с ним оказались. Ничего общего. Помнишь, какая была у него память! Знал наизусть Блока, музыку любил, а придем в филармонию, и я чувствую: он одно слышит, я — другое. И потом каждый его жест, эта жуткая уверенность во всем, что бы он ни провозглашал. Да, да, он никогда не говорил нормально, а только провозглашал. Ты же помнишь, он и в школе ни в чем не сомневался… Как тебе нравятся, Боря, люди, которые никогда ни в чем не сомневались? Железный человек. Гигант. Только сталь, и никакого шлака. А вот жить невозможно. И самое ужасное, Борька: полная порядочность. Слова лишнего не ляпнет, а противно.
