Камилла кашлянула и впервые посмотрела на Рису.
— Прости, ты переживала за родителей, — пролепетала она. Риса кивнула, смутившись от ее сочувствия. — Если Мило заносит… он… я знаю, ты из Семи, а мы просто…
— Мне нравится Мило, — просто сказала Риса.
— Ты другая, — удивилась Камилла. — Я не представляю, чтобы кто-то из Семи и Тридцати сказал, что им нравится страж, — она притихла и подбирала слова. — Мы не те, с кем ты обычно общаешься.
Хоть она знала, что Камилла хотела этим похвалить, Рисе не нравилось, что ей приписывали плохое поведение других. Народ Кассафорте думал, что Семь и Тридцать были наглыми. Многие такими и были.
— Моя семья… Мы не общаемся с Тридцатью. Редкие из Семерки делают это, — сказала она. — Семерка — это семьи ремесленников. Мы работаем. В Тридцати многие другие.
Камилла взглянула на нее и неловко кивнула. Риса боялась, что ее сухие слова посчитают укором. Она не успела уточнить, послышались быстрые шаги, смех Мило. Он вырвался из-под арки, тяжело дыша.
— Обогнал, — сказал он юноше, прибежавшему следом.
— Я дал тебе выиграть, дурак! — сказал юноша. Он был возраста Мило или чуть старше, носил строгую тунику ярких цветов, украшенную желтой косичкой. Этот костюм должен был привлекать взгляды — костюм уличных артистов. Он остановился, заметив Камиллу, а потом Рису, еще сидящих в телеге. Он посмотрел на Рису, на ее простое платье и длинные рыже-каштановые волосы, ниспадающие на плечо. — Светлая леди, — выдохнул он, раскрыв рот. Он коснулся черных волос над его лбом и низко поклонился. — Я бы умер за такую.
— О, нет, — простонала Камилла.
Юноша пронзил ее взглядом и повернулся к Рисе.
— Прекрасна и светла, как ароматная ромашка. Как ароматная ромашка! — он приблизился к телеге, уперся руками в край и посмотрел на них. — Мое сердце так бьется, нет, оно колотится и сбивается! От одной мысли от поцелуев этих губ!
Риса опешила и смотрела на юношу. Он повернул голову.
— Мило, — шепнул он. — Ты не говорил, что твоя леди так красива.
Риса возмущенно посмотрела на Мило. Она еще не видела у него такое выражение лица, она впервые видела стража почти злым. Она отыскала слова.
— Не говорил, — сказала она. Услышала, что голос дрожал, вдохнула и продолжила. — Не говорил, потому что я не его леди.
— О, леди, но это не так, — сказал юноша. — Будь время иным, в вашу честь велись бы сражения. Мужчины бились бы даже за прядь твоих волос. Империи разваливались бы, чтобы поцеловать эту светлую ладонь.
