Если бы не судьба, распорядившаяся подобным образом, то история моей матери могла бы сложиться иначе. Но ничего не попишешь — однажды попробовав маринованных гусей отца, она была обречена есть их до скончания дней. И я тоже.
Отец был родом из Чаочжоу; закоренелый сторонник патриархальных устоев, он никогда не посвящал женщин в свои дела: с кем он заводит дружбу, с кем встречается, — все это моей матери не касалось. Но мать мою он любил. Еще знаю, что он практиковал боевые искусства — так называемый Священный кулак: говорят, что человек, постигший эту технику, может обретать чудесные свойства, так что ни ножи, ни пули не смогут причинить ему вреда. Пожалуй, больше о моем отце я ничего и не знаю.
Мы жили в старом доме рядом с нашим рестораном: первый этаж — высокий, два других — низкие, — типичная древняя конструкция; деревянные лестницы, тусклый свет ламп. Мы жили на третьем этаже, с которого можно было попасть на крышу. Расположение нашего жилища было очень выигрышным: стоило только спуститься — и вот ты уже за прилавком. Дом этот перешел нам по наследству. Крыша примыкала к комнате, где отец тренировался, — это была его святая святых. Во время тренировок отец громко кричал, так что у нас в квартире была установлена специальная звукоизоляция. На крыше он занимался поднятием тяжестей или акробатикой; когда практиковался в Священном кулаке, то накрепко закрывал двери, так что нам, женщинам, секреты его тренировок оставались неведомы.
Знаю только, что каждые дней десять или раз в две недели он «призывал дух настоятеля», чтобы не растерять навыков или выйти на новый уровень мастерства.
Помню, однажды я услышала, как он бранит мать, — никогда прежде я не слышала, чтобы голос отца был настолько свирепым:
— Я же говорил тебе не входить без спроса! — кричал отец.
— Но комната очень грязная и вся пропахла потом, я только хотела прибраться в ней, — оправдывалась мать.
— Я и сам могу прибраться! Женщинам здесь делать нечего, — не уступал отец. — Запомни, никогда не входи в мою комнату без спроса, ни в коем случае не приближайся к алтарю учителя. Если зайдешь сюда во время месячных, тебе не поздоровится, так и знай! — И добавлял все тем же загадочным и гневным тоном: — Твои женские дела будут пострашнее любого заговора! — так мы узнали, что даже у нашего бесстрашного отца есть свои уязвимые места.
После этого случая мать больше не совала нос в «увлечение» отца.
В нашем ресторане работало еще два человека, однако матери от этого было не легче: она и убиралась, и сдвигала столы и стулья для клиентов, и стряпала, и встречала гостей, — короче говоря, была хозяйкой-разнорабочей, эдаким фактотумом. За какую бы работу она ни взялась, все у нее спорилось, даже головы гусям рубила, так что отцу пришлось бы нелегко, не будь у него такой помощницы. Наверное, это и есть «женская хитрость»: кто от кого зависел, в определенный момент было уже не понять.
