Уилл качал головой, прерывая словесный водопад:
— Я бы подремал немного…
* * *
— Я всю жизнь играл любовь до смерти, — рассказывал, вздыхая, юный Гоф, оседающим в изнеможении округлым движением рук усиливая свое переживание. Где-то на дальних лугах бродили заблудшие овечки его потерявшихся мыслей — например, о том, что, увидев мастера Марло таким, каким он был днем в «Сирене», да и таким, каким был он теперь, вечером, у себя дома, не стоило доверяться ему. Не стоило доверять. Но язык, вольно развязанный, подстегиваемый выпивкой, решал по-своему. И вот уже вся душа юного исполнителя ролей трепетных инженю была вывернута наизнанку, как полупустой кошелек, а мастер Марло лишь мерцал глазами из-под полуопущенных ресниц, попыхивая негаснущей трубкой. — Играл Филомелу, изнасилованную и погибшую из-за этого… Или Джульетту, наложившую на себя руки во имя любви. Но я никогда не видел, как это — в жизни. Мне даже казалось, что это все глупости.
Мастер Марло мерцал влагой на коже и зрачками — все так же молча. Не потрудившийся даже обтереться после ванны (надо же, о Господи, у него прямо в доме была ванна, огромная, с львиными лапами, и в воде отражались огоньки свеч!), надушенный, благодушный, ленивый, он как будто и не слушал, что болтал Гоф, курил, чуть втягивая щеки, и косил блуждающим взглядом туда, куда его робкий гость, напротив, старался не смотреть.
Конечно, малыш Гоф бывал на таких вечеринках, где творилось такое, о чем не скажешь даже в присутствии хозяина «Театра», не имеющего ничего против того, чтобы его актеры торговали собой ради дополнительной выручки. Пареньки вроде Роберта ценились в определенных кругах — и он не знал недостатка в клиентах, всегда принося в карманах деньги, сладости, странные впечатления и обзаводясь новыми и новыми платьями для еще более очаровательного исполнения ролей. Так поступали многие подмастерья, чьего обычного заработка едва хватало на пропитание. Но здесь, в компании мастера Марло, ход чьих мыслей был для него загадкой, в окружении еды, выпивки, сизого сладкого дыма и обнаженных, бесконечно сопрягающихся тел, ему было не по себе.
— Кое-кто из тех, кто покупал меня, — вспыхивал Гоф, опуская взгляд, а когда снова смотрел на собеседника, заново головокружительно смущался его непринужденной наготе и почему-то — вьющимся от влаги волосам, откинутым на плечи. — Говорил, что любит меня. Но ведь это все — другое. Не та любовь до смерти, которую я играю на сцене…
