Большого понимания я не встретил. Смотрели на меня, как на пришельца с другой планеты. Все эти люди годами сидели на своих постах, и без меня знали, что и как делать. А тут приходит семнадцатилетний молокосос и начинает втирать какую-то дичь. Уверен, они так и думали про себя. Помогло лишь то, что я был членом рода. А потому дружинники согласились урезать собственное жалование на пятьдесят рублей, а главный бухгалтер обещал предоставить варианты, как предприятие может сэкономить.
Разговор меня утомил, голова по-прежнему болела, неимоверно мешая думать о делах. После того, как младшие дружинники ушли, я полчаса сидел, собирался с мыслями. А впереди ещё предстояло общение с рабочими.
В кабинет привели пятерых. По словам заместителя, это были главные активисты. Трое – молодые люди, лет двадцати пяти-тридцати. Ещё двое – мужики за сорок, оба – мастера на участках. Я принялся распинаться пред ними, объясняя, что завод, да и вся страна, сейчас в непростом положении, что руководство делает всё возможное, дабы поднять рабочим жалование, что владельцы сами испытывают трудности, ибо война. Обещал вернуть тех, кого забрали в солдаты.
Вот только в глазах рабочих я встретил ещё меньше понимания, чем у своих заместителей. Они слушали с мрачным видом, кивали, но я всё равно ощущал какое-то ожесточение, смешанное со страхом и покорностью. Когда я закончил, они не сказали ни слова.
– Может, вопросы какие есть? – попытался я их разговорить.
– Не имеем вопросов, господин управляющий, – пробасил самый старший мастер.
– Значит, вы всё поняли и обещаете, что не будете народ подначивать?
– Мы не подначиваем народ, господин управляющий, – ответил он же.
– Ну а как же всё это? Кто на стачки людей подговаривает?
– Не можем знать, господин управляющий, – и смотрит недобро, как на врага народа.
– Идите, – махнул я рукой и откинулся на спинку кресла. Было ощущение, будто я только что поговорил со стеной.
Чем больше я размышлял на тему нынешней ситуации на заводе, тем больше понимал, что в этом конфликте нет ни правых, ни виноватых. Имелись противоречия, которые зрели годами, и разрешить их не мог никто: ни я, ни Ольга Павловна. Да, можно запугать людей, усмирить недовольство силой, но это не устранит конфликт интересов. Роду нужны деньги, дабы вести войну, рабочему человеку – кров и пища. И ни одна из сторон просто так не уступит. Я оказался между двух огней. Мне следовало отстаивать интересы рода, но это значило игнорировать нужды рабочих и безжалостно давить их. А этого я делать не хотел. Как выходец из небогатой семьи, да ещё и повидавший сполна местные реалии, душой я болел за простых трудяг. Но работал-то при этом я на боярскую семью!
