Имущество еще несколько пострадало в войну: его пытались обменивать на продукты. Конец попыткам положил случай, когда одной из распухших с голоду моих двоюродных бабушек, поймав ее на рынке с изумрудным браслетом, за который она хотела аж килограмм сала, предложили прогуляться на Литейный. Вернулась она без браслета и сала, после чего предпочла умереть вместе сестрами голодной смертью, но не повторить подобной вылазки…
Когда отец, получивший на всю войну «бронь», приехал опустевший город в сорок четвертом, он нашел квартиру безлюдной и ободранной, но вещи, к его радостному удивлению, по больше части сохранились: их было столько, что даже за три блокадных зимы не удалось скормить мебель «буржуйке» – а может, по конец у погибавших страдалиц просто сил не хватило.
Потом заезжали и отъезжали еще какие-то родственники, но к пятидесятому году, когда папа женился, и родилась я, в квартире прочно жила уже только наша семья. Отец стал ответственным работником, одну за другой защитил две значительные диссертации, изобретал, преподавал, писал научные книги.
Другими словами, чего не было в моем детстве – так это внешнего убожества. Меня окружали красивые добротные вещи; пища вся не съедалась, чуть залежавшаяся – без жалости выбрасывалась; платья никогда не протирались и, тем более, не перешивались, пальто не перелицовывались. Мама не знала домашнего рабского труда – не привыкли к тому и мы с Леной.
Относительно меня папино пророчество не сбылось: в дворники я не попала, а была запихнута в институт, где меня натаскали на учителя английского. Но и Ленусикова золотая медаль не сделала ее научным светилом: она закончила тот же институт, но другой факультет, и всю жизнь преподавала биологию в вечерней школе для трудящейся молодежи.
Вообще, по-моему, ни из одного золотого медалиста – а их мне довелось повидать десятка полтора – ничего по-настоящему путного не вышло. Зато из безнадежных троечников и показательных классных чучел часто получаются замечательные явления, вроде изобретателей машины времени. Один из них, помнится, на полном серьезе приглашал меня принять участие в испытании таковой, не на сто процентов, правда, гарантируя, что вытащит меня обратно из Древнего Египта, куда уверенно обещал забросить…
Ирина Викторовна и Юленька вышли в чахлый больничный садик. Племянница заботливо поддерживала тетку под локоток и укоризненно приговаривала:
– Тебе бы лежать лучше, тетя Ира! И зачем я только тебе свой плащ принесла! Ты ж говорила – на балкончике сидеть!
