Знаю, друг, о чем Вы сейчас подумали – да Вам и полагается так думать, иначе вся Ваша деятельность теряет смысл. На грани могилы несчастная, конечно, раскаялась, одумалась, ей была открыта ее же руками исковерканная жизнь старшей дочери, и умирающая шепнула трагическое «прости за все» немеющими бледными губами… Да?
А было вот что.
Я опустилась на колени перед узкой койкой, взяла мамину застывающую руку. Уж свет из глаз ее выкатывался, и они гасли, и коричневая пена вскипела в уголках очень красных губ (она с утра попросила Ленусика исполнить последнюю прихоть – накрасить ей губы) – но мама сумела прохрипеть:
– Всё – Маленькой… Слышишь, Ты? Маленькой – всё… – и она умерла.
Теперь, очевидно, следует прояснить это «всё». Оно выражалось в солидном наборе фамильных драгоценностей, запертых в инкрустированной шкатулке, в паре десятков картин прошлого века, в мебели черного, красного, орехового и еще других неизвестных пород дерева, в четырех полных сервизах – чайном, кофейном и двух обеденных, сделанных по индивидуальным заказам, груде столового серебра, причем черенком почти любого предмета можно раскроить человеку череп, бессчетных фарфоровых, бронзовых, серебряных безделушек, статуэток, канделябров, люстр, светильников; в парочке ручной работы гобеленов – это если не считать безделиц типа чернильных приборов, отданных недавно мною на заклание. Скромные наборчики в антикварном салоне в совокупности оценили в семнадцать тысяч долларов, и на эти деньги я теперь позволяю себе подыхать с комфортом в отдельной палате.
Предки мои Национального банка не грабили. При царе-батюшке они честно жили на свои трудовые, то есть на жалованье прадедушки – инженера на Путиловском заводе. Прадедушке посчастливилось умереть по-христиански в самом начале семнадцатого, а дедушка, тоже инженер, остался в его квартире с молодой женой и сыном – моим будущим «Папусиком».
После революции к дедушке сбежались гурьбой овдовевшие и растерзанные сестры с детьми, поэтому, когда квартиру пришли «уплотнять», то уплотнять дальше было некуда даже большевикам: люди жили в чуланах, в коридорах и на кухне. Пограбить в свое удовольствие тоже не получилось: дедушка оказался инженером для советской власти ценным, и его решили пока не трогать, дав соответствующую бумагу, – а потом забыли. Он тоже оказала счастливчиком – мирно скончался в начале тридцать седьмого своей смертью. Сестры его умерли с голоду или были убиты в ленинградскую блокаду, дети их поголовно отправились на фронт, где почти все сложили голову, а кто не сложил – те в Ленинград почему-то не вернулись.
