Одиннадцатый час | страница 34



«Вот это уже точно бред», – решила я и усилием воли стряхнула его. Все стало на свои места. Рядом никого не было. Сердце колотилось от жара, меня вело… И я малодушно простонала: «Мама… Мамочка…». Я знала, что даже не шепчу, а просто открываю рот, но ведь есть же твердая вера в народе, что мать услышит своего ребенка, если он в беде – услышит за тысячи километров! Ничего не нужно было, кроме сто раз воспетой на все лады прохладной ладони на лбу, и может быть, как совсем уж высшего счастья, простых слов: «Я с тобой… Потерпи…».

В тот момент я уловила за стеной чье-то короткое рыдание, сразу подавленное, и возликовала: плачут! плачут обо мне! Мама распереживалась, или добрая ласкуха-Ленусик сочувствует… Но тут опять резко качнулась комната, серая пелена заволокла глаза, в ушах запел тоненький колокольчик, меня даже как бы приподняло, и – ужас взвился в душе: смерть!!!

– Ма-ма… – прошептала я, сразу убедившись, что голоса как не было, так и нет. Хотела добавить «Умираю» – но вышло «У-иа…» – и судорожно задергалась челюсть.

Но мать – услышала.

Дверь мгновенно, с обычным треском распахнулась, и в проеме встала она. Лица не было видно, только черный силуэт. Не знаю, какими силами я тогда удерживалась, чтобы не провалиться в беспамятство навсегда. Мать бурно дышала, голос был полон слез:

– Довела все-таки Маленькую! Рыдает девочка! Впервые в жизни без Дня рождения осталась! Не пригласишь же гостей, когда тут дурацкая скарлатина! Другого времени не могла выбрать, кроме как ребенку любимый праздник испортить!! Добренькая она! Гостинчик больной подружке снесла! А что можно заразиться – того в башке дырявой нет! Что сестренка этого дня целый год ждала, а тут старшая, видите ли, со своими микробами! Ух! – и дверь с пушечным грохотом захлопнулась.

…Отец умер от инсульта, был похоронен и оплакан без меня: я как раз угодила в больницу с аппендицитом. По возвращении с меня как с «отпетой» не спросили ни слез, ни вздохов…

А вот мама умирала мучительно и страшно, когда нам с Ленусиком было тридцать шесть и тридцать три. В час ее смерти я стояла в больничном коридоре, пытаясь как-то рассортировать внутри противоречивые чувства. Ленусик находилась в палате – мать как призвала ее с утра, так и не отпускала. И вот, заплаканная, очень красивая (Ленусик относилась к той категории женщин, которым слезы исключительно идут) сестренка тихо выглянула в коридор и прошептала:

– Мама… умирает… Хочет видеть тебя… Сказать тебе что-то…