«Хм, апельсины… Что бы ты сказал, если б бумагу!» – усмехнулся про себя Вадим.
– О, скверность, скверность человеческого рода! – продолжал Пашка после третьей. –Да мы ж от рождения уже скверные, от своих матерей! Именно матерей!
– Это еще почему? – на этот раз искренне удивился Вадик.
Пашка придвинулся и заговорил, озираясь на дверь:
– Потому что, если уж все равно необходим этот варварский акт между мужчиной и женщиной, то ей не надо бы… того… Испытывать то же, что и мы. Она бы и так на это пошла, из одного материнского инстинкта. И из страха потерять мужа… Самца-добытчика… Мы – другое дело, нам приманка нужна, у нас ведь отцовский инстинкт отсутствует…
– Да ну?! – пуще изумился Вадик. – Ведь без этого – какой интерес, если она, как бревно?
– Интерес… Да, конечно, интерес… – шепнул Пашка. – А только не с женой бы этот интерес, а со шлюхой посторонней. Не с матерью детей… Потому что как представлю себе, что она теми же грязными лапами, которыми сам знаешь что… Потом младенца
чистого хватать будет… И губами мерзкими целовать его… Так бы и убил заранее…
– Да ты это – того… У тебя с сексуальностью что-то не того… Ты б к психологу… сбивчиво посоветовал Вадим, почувствовав в словах друга новый простор для размышлений. – Хотя, может… Кто знает…
– А как она грудью кормить станет! Я тогда помру вообще, не выдержу, – пожаловался друг.
– А ты представь, что это Монна Лита с младенцем, Леонардо да Винчи. В Эрмитаже ведь смотришь – и ничего. Ангельская чистота.
– Пошел ты… Вместе с чистотой… Ведь это она будет! Та самая, с которой я по Неве… И до руки дотронуться не смел… А тут – вымя вывалит!!! – застонал Пашка, представив себе, очевидно, эту ужасную картину. – Нет, жениться надо на нелюбимой, с
широким задом…
«А это мысль», – решил Вадик. Он вдруг вспомнил, как его мама, когда ему было двенадцать лет, родила маленького братика, который, правда, скоро умер: совсем больной был с самого рождения. Когда мать кормила грудью, у нее оказалось столько молока, что она не успевала его скармливать, и платье у нее на груди все время было насквозь мокрым. Вадик помнил, как неприятно ему было на это глядеть, но там другое – мать, ее как женщину не воспринимаешь. А тут… Юлька. Ему предстоит еще и это выносить! И станет она опять ходить немытая-нечесаная, в мокром на груди и еще описанном ребенком халате, а ребенок будет орать ночи напролет. «Да-а… Слона-то я и не приметил», – ужаснулся Вадим.
Тем временем Паша наливал по последней; поровну не хватило, и он начал деловито выравнивать порции. Выровнял, опрокинул и закончил:
