«Пошел вон», – сказал он. И это были последние слова, которые произнес, обращаясь ко мне, Лу Вольфсон.
Лу был приговорен к заключению в тюрьме самого легкого режима. Прежде чем его отправили отбывать срок, один из его компаньонов передал мне график выплат моих долгов. Я пытался выдержать этот график, но у меня ничего не получилось.
Я мечтал только о том, чтобы все поскорее закончилось. Это было странное время. Я был популярен, как никогда, и вел репортажи об играх Miami Dolphins. Я пытался разобраться с финансами, постоянно занимая деньги, чтобы отдать долги. Но призрак Вольфсона преследовал меня повсюду. В 1969 году в журнале Life появилась статья, в которой раскрывались подробности выплат Вольфсона судье Фортасу. Они не были противозаконными. Фортас был честным человеком. Но факт, что судья Верховного суда брал деньги у преступника, был ужасен. Фортас был вынужден подать в отставку. Но на этом история не закончилась.
После того как Вольфсона выпустили из тюрьмы, моя жизнь окончательно превратилась в театр абсурда. Я кое-как наскреб пять тысяч, которые должен был отдать, и послал их ему. Но Лу не пожелал принять деньги. Он хотел другого.
Он подал на меня иск через прокурора штата Дика Герштейна. Только подумайте! Он подал иск через человека, который брал его деньги у меня и передавал их Гаррисону. И, как оказалось, Герштейн с Гаррисоном не каждый раз встречались, как было условлено. Одну из пятитысячных выплат Вольфсона Герштейн так и не передал Гаррисону. Он держал эти деньги в течение года, а потом послал их обратно Вольфсону.
Герштейн определенно не хотел заводить на меня дело. Он был моим другом. И конечно же, не хотел, чтобы вскрылось его собственное участие во всех этих разборках. Он был вынужден отказаться от дела. Но это не пошло ему на пользу. Стали раздаваться голоса, призывающие к его отставке.
20 декабря 1971 года мне было предъявлено обвинение в хищении в особо крупных размерах, тогда-то и был сделан снимок для полицейского архива. Когда в тот же вечер я приехал на радио, главной новостью на моем же канале был мой арест. Генеральный менеджер встретил меня, когда я входил в студию. Он сказал, что, вероятно, будет лучше, если сегодня я не стану выходить в эфир. Я был под подозрением, и студия не хотела иметь со мной никаких дел. Точно так же поступили и телеканал, где я работал, и газета, для которой я писал статьи. Я пытался возражать, что в Америке действует презумпция невиновности. Но это не приняли во внимание.
