Шляпа ловко летала в воздухе. Вниз-вверх. Вниз-вверх. Птички щебетали беспечно. Деревья глухо шелестели начавшей желтеть листвой.
Ноги Вилька опять закинул на балюстраду. Сам в кресле. Тихонько посвистывал. Независимо и протяжно. Глядел в бинокль.
Ася все в прежней позе: на диванчике, опершись головой о беленую стенку.
— Согрелась? — спросил, не повернув головы.
Ответила не сразу. Но все же ответила:
— Да…
Флаг повис. Перед вечером наступало безветрие.
— Тебе объяснить, наверное, что-то надо? — вдруг спросила его Ася.
Он не ответил. Будто не слышал. Глядел в бинокль.
— Надо, — сказала тогда сама себе.
Телеграфный бланк.
«Не ищи меня. Я думаю. Но назад все равно нельзя».
Подписи нет.
Вся семья Ганиных в сборе. Сам Гриша. И родители-подполковники. Конечно, оба сейчас в гражданском.
Дело происходит в саду родительского дома. Кудрявый, ухоженный палисадник. На клумбах яркие осенние цветы. Гриша сидит на табурете посередине посыпанной желтым песком дорожки. Неподалеку отец моет автомобиль. Автомобиль называется «Нива». Не Гришиному, конечно, чета. Он его моет из длинной водопроводной кишки. Брызжет из нее тоненькая чистая водяная струйка. Отец по-домашнему. Галоши, телогрейка, галифе.
Мать вертит в руках телеграмму:
— А назад почему нельзя?
Гриша пожимает плечами.
— Мило, — удивляется мать, протягивает телеграмму Грише. — Возьми.
Отец к ним не поворачивается.
— Гадость какая, — ровно говорит мать. — И это называется учитель. За такое его судить можно.
— Что ты говоришь? — морщится Гриша.
— И она хороша — диво! — продолжает мать. — Мы к ней, как к дочери. Она отказ в чем-нибудь видела? Стыд, спрашивается, есть? Девочка еще совсем. Она, видите ли, думает. А раньше? Что ей раньше думать мешало?
— Перестань, — просит Гриша.
— Что ты мямлишь? — взрывается тут мать. — Ты мужчина или кто? Ты за себя хотя бы бороться намерен? У него жену увели, а он слюни пускает.
Гриша не отвечает.
Отец все прыскает на автомобиль водой.
— А ты что молчишь? — И того настигает вопрос. — Тут драма, а он блеск наводит. Нас всех грязью облили. Не ототрешь!
— Какой грязью? — удивляется Григорий.
— Ты замолчишь наконец? — уже почти кричит она на сына. — А ты рот раскроешь все-таки? — Это мужу.
Тот стоит к ним спиной, не двигается. Застыл. Струйка в одну точку бьет.
Дошло до обоих разом. Бросились к нему. Усадили на порожек автомобиля. Лицо бледное. Рот широко раскрыт. Вдохнуть боится. Приступ.
Мать вытащила из кармана фартука нитроглицерин. Потом валидол отцу под язык. И вроде бы того отпустило.
