— До завтра.
Йонас даже вздрогнул.
— Уж нет! — крикнул он. — Поищите себе другого!
Впервые оба заулыбались. Ачас вернулся и протянул руку. Было видно, что он очень хотел это сделать.
— Другой уже был. — Ачас вернулся к столу и разлил бутылку по мензуркам. — Помнишь, как Роза настаивала, чтобы ты привел на день рождения этого певца? Она хотела, чтоб он… понимаешь? Чтоб он взял на себя твою роль. Но тот не пришел, и она подумала о тебе.
Чокнулись и оба, как по уговору, отпили самую малость. И поставили мензурки на стол.
— Спасибо тебе.
— До чего ты везучий, Ачас, — застонал Йонас. — Наш певец, как ты назвал его, знаешь ли, служил в воздушно-десантных частях, в «синих беретах». Ты понимаешь, на что было бы похоже твое лицо сегодня? Давай за это везение тоже чокнемся. До рассвета еще далеко.
Чокнулись. Сели на стулья и помолчали. Каждый о своем. Зазвонил телефон.
— Спасибо… Хорошо себя чувствую… А вы?.. Конечно. Он у меня… Спокойной ночи.
Ачас увидел, что Йонас смутился и потупил глаза.
— Это меня ищут?
— Нет. Ищут нашего десантника. Мама беспокоится.
— Слушай, Йон! Как ты смотришь, если бы мы теперь пошли к нам? По-моему, сам бог велел, чтобы мы провели сегодня этот вечер с Розой, нет?
— Велел. Хорошо смотрю. Пошли.
Йонас взял в руки чемодан, пошел к двери. Ачасу это понравилось.
— Дай, я понесу!
И они пошли по улице, ребячась, вырывая друг у друга чемодан.
Он сидел в стареньком кресле, прикрывшись по пояс халатом, и уплетал яблоко. Над диваном на нитке покачивалась соломенная жар-птица.
— С меня сняли судимость… Все честь честью, но год я «отпилила» в колонии общего режима… Когда в прошлом году попал мой директор и я стала проходить по его делу, меня топить заново не было им смысла… Масштаб был уже крупнее, и меня, как сошку, выбросили из дела, как муху из щей… На чем и спасибо.
Инга нагнулась к столу за яблоком и обнажила спину, показывая четко обрисованный позвоночник.
— Ты вспоминаешь о прошлом?
— Практически, нет. Но человеки иногда напоминают. Я, наверно, возбуждаю их фантазию.
— Выходит, мою тоже?
— Не исключено.
Яблоко было кислое, и она сморщилась, будто обожгла себе рот.
— Из двух разных мнении о человеке люди всегда предпочитают худшее. Это так.
Он не спорил. Может быть, даже соглашался.
— Ты уже должен уходить?
Удивительно, как она угадала ход его мыслей.
— Но если ты должен уходить не потому, что там мать и отец, а потому, что ты думаешь о моем добром имени, то можешь еще не уходить. — Она откусила и бросила кусок яблока Своему Единственному на лоскуток коврика.
