— Жалко, все деньги у меня отобрали, — сказал Забелла. — А то догнали бы его…
— Подайте Христа ради погорельцу, — пел нищий, и пенье его успокаивало Забеллу.
…Антиквар Мурский, с охапкой книг под мышкой, остановился как вкопанный на Морской улице перед инвалидной коляской, не зная, что делать: то ли поздороваться, то ли прошмыгнуть мимо.
— Добрый день, — растерянно приподнял он шапку. — Вы что, уже не ходите?
— Как видите, — смутился Забелла. — Кому извозчики, кому коляски…
— Катайтесь на здоровье, катайтесь, я не имею ничего против, — пятясь, зачастил Мурский и скрылся в толпе.
— Знакомый? — спросила Вероника.
— Первый раз вижу.
Из подворотни вынырнул Антс, оглядел антиквара и, оставив Забеллу на попечение Вероники, увязался за ним.
— Подайте Христа ради погорельцу, калеке убогому копеечку, — упрямо выводил одноглазый калека.
Выпал первый снег и сразу же растаял, превратив мостовые в серое грязное болото. Филипп и Антс, с закопченными веревками, ведерками, с ног до головы в саже, постучались под вечер в антикварную лавку Иеронима Мурского.
— Господин Мурский, трубочистов вызывали?
— Не вызывал, — ответил удивленный Мурский, стоя на пороге.
— Как не вызывали? — спросил Антс. — Здесь ясно написаны адрес и фамилия.
— Никаких трубочистов я не вызывал. Кроме того, уже вечер, — помрачнел Мурский. — Еще с крыши свалитесь.
— Нехорошо, господни Мурский, — сказал Филипп. — Дымоходы надо вовремя чистить. Уже полгорода сгорело!
— Разве я его сжег? — отчаянно защищался Мурский.
— Покажите, господни Мурский, где здесь дверь на чердак, — вежливо попросил Антс.
Антиквар в сопровождении трубочистов поднялся по лестнице на темный чердак и остановился.
— Начинайте, если городу грозит такая опасность, — невесело сказал Мурекий. — Может, лампу принести?
— Ничего, мы и без лампы обойдемся.
Трубочисты размотали свои веревки и вдруг накинули на шею антиквару и затянули петлю.
— Господа… Я… Я… Что вы делаете? Дымоход там, — пробормотал Мурский.
— Господин Мурский, не будем зри время тратить. Откуда вы знаете Георгия Забеллу?
— Я его не знаю, — воскликнул Мурский. — Прошу прощения, знаю. Он пришел, как и вы, незваный. Сказал: от сестры. Господа, давит, давит!
— Говорите, пан Мурский, не отвлекайтесь, — посоветовал Филипп.
Чем больше Мурский мотал головой, тем туже затягивалась петля, и глаза его от боли были полны слез. И чем больше он старался рассказать покороче, тем чаще путался и сбивался:
— Поел… конской колбасы… с картошкой. Я ему отдал свои старые ботинки и костюм… Примус дважды погас, а где сейчас иголки возьмешь… Господи, что я говорю! Сестра его прислала… Господи, разве я виноват в том, что у меня такая сестра, что я родился в этом вонючем переулке! Что она меня раньше и знать не хотела, за человека не считала.
