В «Подсолнухе» Рагашич заказал большое блюдо сандвичей и печенье, чтобы я как следует угостился.
Мне так много хотелось сказать Орши, о стольком расспросить ее, но заготовленные утром слова куда-то испарились, и я неожиданно завел разговор совсем о другом.
— Мне приснился сон, моя радость. Иду я по какой-то красивой лестнице, по коридору. Потом позвонил, и ты открыла дверь. Сказала мне: «Тс-сс! Не шуми, дети уже спят». Мы на цыпочках прошли в заднюю комнату, стали есть виноград и смотреть телевизор. И никто нам не стучал в стенку, что мы, мол, зря переводим электричество, что, мол, вечером вообще должна быть тишина в квартире и что-де надо бы присмотреть за детьми, а то — не дай бог — заревут…
Орши это не понравилось:
— Мне противны твои сны!
Я ведь говорил, что этот зверек умеет зубки показывать.
Но тут вмешался Рагашич:
— Воркуй, дружище, со своей милой, но знай, что у вас осталось десять минут.
— Как десять?! Ведь посещения в больнице до семи.
— Десять минут, коли я сказал.
Я разозлился:
— Не вернусь я сейчас!
— А кто тебе говорит, чтобы ты сейчас возвращался? Через десять минут придет товарищ Чонка, из лаборатории, знаешь, и отдаст ключ.
— Меня это не интересует! И никто не интересует.
— Плохо у тебя вертятся шарики, приятель. «Хата», дорогуша, «хата»! Все организовано так, что будь здоров!
— Плевал я на чью-то «хату»!
— Слушай, приятель: Чонка с женой живут совсем рядом. Пять минут медленным шагом. Детей у них нет. Я дал ему сотню, и они сейчас отправляются погулять, зайдут куда-нибудь поужинать. А «хата» — в вашем распоряжении.
— Ну что, сынок, ты пока еще не совсем сник? — подмигнул мне Лазар Фако, и хитрая усмешка заиграла на его морщинистом лице.
— Праведный боже, то-то можно лихо сбить масло!
Рагашич пнул под столом коленку старика:
— Не забывайся, старина! Ты в порядочном обществе.
— Прошу прощения, я же ничего такого не сказал.
— Ты всегда, стоит тебе немного выпить, говоришь неприличные вещи. Проси прощения, Лазар!
Старик, виновато моргая глазами, посмотрел на Орши:
— Да я ничего такого не сказал. Ведь правда, моя дражайшая, вы ничего плохого от меня не услышали? Просто я оговорился, я… э-э… хотел сказать…
Так и не сумев объяснить, что же он все-таки хотел сказать, и желая заслужить расположение общества, старик достал последнюю сотню и шлепнул ее на стол.
— Слушай, Мишка, я чувствую, в нашей заводской столовке сегодня переперчили пищу — горло пересохло.
— Кш-ш, папаша, чего нам вспоминать о столовке. Здесь нас обслуживает частный сектор.
