— Настя, шибче беги с детьми в гай! — запыхавшись от бега, встала на пороге хаты Дубровных жена старосты — Сметничиха. — Бидончик прихвати и кружки дай мальцам в руки — на случай чего, журавины берете в болоте! Ваши уже все там! Во-о-ой, горотные вы мои…
Обе женщины, причитая, заметались по хате, хватая нужные и ненужные вещи — наконец выскочили к истопке.
— Проснется дитя, кума, заради бога, накорми и догляди! Ежели не вернемся к ночи — перенеси к себе. На руках с нею мне уже не поспеть…
— Вой, не поспеть, милая! Сама спасайся с сыночками!..
Мотоциклы трещали за околицей, и Сметничиха, испуганно взмахнув руками, скрылась на своем подворье.
Годовалая Марийка проснулась от хлопанья выстрелов (немцы, забыв о своих «прожектах» насчет фермы вместо колхоза, торопливо приканчивали уцелевшую кой-где по хлевам живность). Испугавшись, девочка вывалилась из зыбки, ударилась головой об угол печи и посинела от крика, пока доползла до дверей, из которых задувало во все щели…
На соседнем дворе в это время немцы в одном конце, у хлевов, смолили и свежевали две кабаньи туши, а в другом, у баньки, вояки из Островецкого гарнизона проводили экзекуцию, полосуя полураздетого Сметника шомполами под протяжный, на одной ноте, надрывный вой хозяйки…
Когда пополудни команда убралась из села, подурневшая с лица Сметничиха ввалилась в соседскую хату; девочка, неловко подвернув ножку, ничком лежала у порога без памяти. Причитая и заламывая руки, женщина перенесла полыхавшего жаром ребенка в свою хату.
В сумерках хромой Андрей Смотолока, пахавший сотки под зябь, заметил сновавших в березняке детей с кружками в руках — догадался чьи. Зычно прокричал:
— Гей, детва! Скажите своим матеркам, што немца нема в селе! Нехай идуть дохаты!..
Бледная, с широко открытыми глазами и растрепанными от бега волосами Настя Дубровная метнулась от порога к зыбке, и не нашла там Марийку. В предчувствии беды прижав к груди руки, вломилась через прохудившийся плетень на соседский двор, откуда донесся через минуту всполошенный, надрывающий душу материнский вой…
Марийка, у которой Пархом-ветеринар без труда определил двухстороннее воспаление легких и сильный ушиб головы, догорела, не приходя в себя, на вторые сутки.
Ночью приехал за хлебными припасами на лодке Трофим Дубровный с товарищем. Погоревав до рассвета над тельцем дочери, он повез ее, завернутую в кусок грубого полотна, на другую сторону Припяти; под старым, разбитым молнией дубом насыпали холмик из глины, из речного галечника, прихваченного на косе, выложили незатейливый крестик.
