христианства,
против церкви, и новое Событие было названо именем мирского профанного происшествия par excellence. В работе «On Revolution» Ханна Арендт представила историю нашего понятия как падение «революции» с (астрономического) неба на (политическую) землю
[24]. Однако параллельно с этим развитием существовало и другое, дополнительное движение, в котором слово, именующее политический беспорядок, стало обозначать уникальное, открывающее историю событие. Таким образом, если анализ Арендт подчеркивает «возвышенные» истоки понятия, то моя реконструкция стремится это понятие десублимировать, вернуть его на землю с небес священной истории.
2) Отвлечемся теперь от истории понятия «революции» и его современной формы и рассмотрим с феноменологической точки зрения, как различные аспекты понятия отражаются в самом слове «революция». Понятие неотделимо от слова — и мое прочтение стремится скоординировать аналитический разбор термина с исследованием состава самого слова в его унаследованной фактичности. Значение не может быть выведено из этимологии, однако в повседневном языковом употреблении оно неизбежно сплетено с внутренней формой слова. В слове «революция» присутствуют два основных значимых элемента: приставка «ре-» и корень «вол» (связанный с латинским глаголом «volvo» — «кручу», «поворачиваю»).
A. Приставка
Латинская приставка «ре-» прежде всего указывает на противодвижение (в смысле оппозиции). Соответственно, она также подразумевает возврат (return) — и только вследствие этого принимает значение повторения (repetition). Тем самым слово «революция», которое может означать круговое и повторяющееся движение, позволяет услышать в нем и значение насильственного сопротивления (resistance). В моей логической реконструкции понятия я буду опираться на эту совокупность значений, внутренне присутствующих в самой структуре слова.
Сопротивление действующей и наступательной силе, естественно, может мыслить себя как возвращение назад. Так на самом деле и было во всех исторических революциях: только, в то время как все первоначальные революции Нового времени просто провозглашали возврат к прежним средневековым свободам, Французская революция обращалась к неопределенному и далекому прошлому иного народа. В любом случае символическое возвращение было средством ретроспективного присвоения собственного прошлого, или же отрицания его ради другого начинания, способом «пере-делать» и «пере-создать» историю. Ограничения свободы, таким образом, понимались как связанные со временем, как зависимость от прошлого (которым человек вообще не может полностью овладеть). Соответственно и ниспровергаемые институциональные структуры объявлялись принадлежащими прошлому, вроде «
