, чем повторение или возвращение прошлого. «Какими будут следствия этой революции? Мы не знаем», — писал Дидро в 1774 году
[20]. Изменение значения слова от возвращения прошлого к открытости будущему и было, согласно Козеллеку и его сотрудникам по немецкому «Словарю основных исторических понятий», главным и решающим сдвигом — но мне представляется, что ими преувеличивается степень новизны этого обращения к новому. Уже понятие циклического круговорота судьбы,
fortuna, всегда подразумевало элемент непредсказуемости и неясности
[21]. Достаточно вновь обратиться к эпиграфу из Шекспира, дабы увидеть, что революция всегда отсылала к приходу чего-то сокрытого от человеческого взгляда. Сам же поворот XVIII века заключался, во-первых, в проецировании темпоральной непредсказуемости на
линейное видение истории и, во-вторых, в обозначении секулярной, профанной перемены таким понятием о единичном и необратимом событии, которое ранее выстраивалось по модели священной истории. Ключевое и определяющее утверждение понятия «революции» имело место после 1789 года, в ходе и по результатам Французской революции — и с этих пор его политическое значение окончательно одержало верх над астрономическим. Революция вновь стала
этой Революцией, и даже в еще большей степени, чем после 1688 года. Она все больше превращалась в идеологическую ценность, обсуждаемую в революционных кругах и развенчиваемую контрреволюцией. Французские революционеры быстро осознали, что не намерены следовать примеру Англии или Америки, но сами утверждают новый мир без каких-либо образцов. Все еще мечтая о восстановлении далекого Древнего Рима, они в то же время надеялись на то, что их действия должны стать необратимым начинанием. С одной стороны, революция, в соответствии с прежним ее пониманием, толковалась как непреодолимая сила времени (а теперь — «истории») или «революционный поток» (Робеспьер), но с другой — она теперь превозносилась и в качестве морального императива (каждый гражданин обязан совершать «свою собственную революцию»
[22]), и как результат свободного человеческого действия
[23]. Все это показывает, что слово «революция» начинает означать единичное историческое событие, со значительными онтологическимии и эпистемологическими следствиями. Это был, как верно заметил Жюль Мишле, секулярный аналог Воскресения Христова, воспроизведение священного События, — но революция при этом направлялась
против
