движение в обоих понятиях.
У Канта было, как известно, много диалектически мыслящих последователей, но один из них особенно задумывался о спонтанности и во многом повлиял как на романтическую мысль, так и на модернистское сознание свободы в XX веке. Это был Генрих фон Клейст — прусский писатель, журналист и радикальный националист, участвовавший в сопротивлении Наполеону. Клейст пережил в 1804 году так называемый «кантовский кризис» и с тех пор находился с Кантом (уже, к сожалению, умершим) в постоянном мысленном диалоге. Так вот, у Клейста были два кратких эссе, изданных в его газете «Берлинский вечерний листок». Одно, очень известное, называется «О театре марионеток»[18]. Второе, менее известное, — «О том, как постепенно составляется мысль, когда говоришь»[19]. Оба они посвящены спонтанности.
В первом эссе Клейст обращает внимание на парадокс: марионетка, деревянная кукла, выглядит более свободной и грациозной, чем человек-танцор. И то же можно сказать о бессознательном животном — медведе. Ясно, что это аллегорическое размышление о кантовской свободе: непосредственное действие свободнее, чем рефлексивное. Но сама фигура марионетки двусмысленна: ведь у нее есть кукловод, пусть и очень грубо направляющий ее центр тяжести. Значит, эффект спонтанности связан с тем, что мы отвлекаемся от кукловода и обращаем внимание только на марионетку. Да и сам его текст построен на серии умолчаний, сокращений, эллипсисов. Так что в основе спонтанности лежит именно тайна.
Эссе Клейста «О том, как постепенно составляется мысль, когда говоришь» затрагивает спонтанность с иной стороны. В нем в частности рассказывается о графе Мирабо, который во время Французской революции, будучи лидером либеральной партии, начал речь, желая примирить стороны, а закончил, неожиданно для себя, «штыками»:
«Я думаю, что иной великий оратор, открывши рот, еще не знал, что он скажет. Но уверенность, что нужное изобилие мыслей он так или иначе извлечет из обстоятельств и из волнения, которое они у него вызывают, делала его достаточно дерзким, чтобы начать наудачу. Мне приходит на память “перун” Мирабо, обрушенный им на церемониймейстера, когда 23 июня, по прекращении последнего монархического заседания, в котором король распустил Генеральные штаты, церемониймейстер вернулся в зал, где еще оставались выборные, и спросил их, слышали ли они приказ короля. “Да, — отвечал Мирабо, — мы слышали приказ короля”. Я уверен, что во время этого гуманного начала он еще не думал о штыках, которыми кончил. “Да, сударь, — повторил он, — мы его слышали”. Видно, что он еще толком не знает, чего хочет. “Но что дает вам право, — продолжал он, и вдруг перед ним отверзается кладезь поразительных идей, — говорить нам о каких-то приказах? Мы представители нации!” Вот что ему нужно было: “Нация отдает приказы, а не получает их”, — для того, чтобы сразу взлететь на вершину отваги. “А если сказать еще яснее, — и лишь теперь он находит то, что выражает всю строптивость, к которой готова его душа, — то передайте вашему королю, что мы не уйдем со своих мест, покуда нас не принудят к этому штыками”»
