После Ленина, но на более последовательном и продвинутом теоретическом уровне, диалектикой спонтанности и организации занялся Грамши в заметке «Спонтанность и сознательное руководство». Для него синтез заключается в том, что спонтанность культивируют сознательно сами лидеры. Вот что он пишет:
«В “самом спонтанном” движении дело просто в том, что элементы “сознательного руководства” не выявлены, они не оставили надежных следов. Поэтому верно, что спонтанность характерна для “истории подчиненных классов”, их маргинальных и периферийных элементов. Они не достигли стадии класса “для себя” и потому не думали, что их история может иметь важность и что необходимо оставить о ней документальные свидетельства. […]
Лидеры сами говорили о “спонтанности” движения и правильно делали. Это утверждение было стимулом, стихией глубинного объединения, но при этом отрицалось, что движение было случайным, подстроенным, так что делался акцент на его исторической необходимости. Это давало массам “теоретическое” осознание, что они являются творцами исторических и институциональных ценностей, являются основателями государства. Единство “спонтанности” и “сознательного руководства”, или “дисциплины”, именно и есть реальное политическое действие подчиненных классов в той мере, в какой это массовая политика, а не просто авантюристические действия групп, претендующих на репрезентацию масс»[17].
Получается, что спонтанность — это, во-первых, когда лидеров не видно (но они есть), а во-вторых, когда лидеры сами скрывают свою организационную деятельность. Грамши, который все это пишет в работе «Новый Государь», видит синтез спонтанности и организации в своеобразном макиавеллизме — умении лидера быть незаметным, отходить в сторону, подобно лакановскому психоаналитику.
Отойдем теперь немного назад в историю. Сам термин «спонтанность» (напомним, западный перевод «стихийности») имеет странную диалектическую природу, так как означает одновременно две противоположные вещи. У Канта «спонтанность» — это свобода воли, определяющая себя разумным законом в противовес любой эмоциональности. К концу же XIX века, особенно у Анри Бергсона, спонтанность приобретает противоположное значение импульсивности и иррационального действия. Всегда, когда случаются такие понятийные перевертыши, это значит, что с самого начала мы имели дело с отношением импульсивности и самостоятельности и что они друг от друга зависят. Собственно, диалектика помогает увидеть
