о том, что в 1990-е публичная меланхолия и игра на понижение со стороны только что занявшей публичную трибуну образованной публики смотрелись иррационально и предсказуемо привели к полному поражению в идеологической борьбе. При этом градус негативной эмоции в обществе не исчез, но ушел из буквальности новостных передач в закавыченные контексты целого ряда ток-шоу и сериалов.
В ряду проявлений отрицательного аффективного комплекса сегодня особенно заметен терроризм. Терроризм, особенно в последние три десятилетия, стал одной из популярных политических тактик для разного рода инсургентов и партизан и как феномен сыграл фундирующую роль для авторитарных тенденций в мировой политике — особенно в политике ряда столкнувшихся с ним стран, например, России. «Террор» как понятие и феномен восходит к периоду Французской революции, когда монтаньяры проводили массовые казни подозреваемых в контрреволюционных заговорах, а в XIXвеке террористами назывались одиночки, убивающие политических врагов, обычно врагов свободы. Тем не менее, современный терроризм является особым феноменом. Убийство случайно выбранных гражданских лиц для воздействия на политику правительства при посредстве медиатизации теракта в СМИ — это относительно новая практика, и массовой она стала лишь с ростом исламского терроризма и развитием электронных медиа. Убийство 23 мая 2013 года в Лондоне одного человека — не короля и не министра — было объявлено терактом, без сомнения, потому, что убийца призвал свидетелей снимать происходящее на мобильные телефоны, а также провозглашал политические лозунги. Средства массовой информации позволяют террористам многократно увеличивать, амплифицировать свои локальные акты насилия и придавать этим относительно небольшим событиям вселенский характер. Чистым случаем здесь является не столько даже 11 сентября 2001 года, когда был взорван один из суверенных символов нации (вполне в духе «старого» терроризма), сколько теракты в России 1990-х и 2000-х, когда намеренно, в целях идентификации зрителя с происходящим, выбирались случайные гражданские жертвы, а в случае терактов на Дубровке и в Беслане публику держали в подвешенном напряжении в течение дней. Таким образом, террор, при том, что он является прежде всего успешной тактикой ведения гражданской войны, имеет свою конститутивную пассивную составляющую: он был бы невозможен без аппарата коллективного восприятия, обеспечиваемого СМИ, и без любопытного и озабоченного взгляда, постоянно всматривающегося в мир этих СМИ. Не случайно, что термин «террор», хотя он и относился в XVIIIвеке к гораздо более непосредственному и адресному насилию, несет в себе метафорический сдвиг: буквально террор — это страх, ужас, а в новом значении он стал означать активную политику устрашения. Это
