, где “открывает” вместо ранее предполагавшегося им “принципа удовольствия” кажущееся парадоксальным “влечение к смерти”, Вальтер Беньямин — докторскую диссертацию “Происхождение немецкой барочной драмы (
Trauerspiel)”
[21], где вскрывает меланхолический тон суверенной власти Нового времени, а Хайдеггер в “Бытии и времени”
[22]выводит революционное действие из фундаментальной тревоги, — время, когда в Европе, после Первой мировой войны и серии революций, происходит переоткрытие мрачной традиции пореволюционного романтизма. В СССР же, наоборот, устанавливаются “официальные” эмоции энтузиазма и счастья, которым Платонов идет наперекор, но которые и вообще, в быту и в искусстве, сопровождаются прорывами “тоски”
[23].
Что означает тоска героев Платонова? Неприятие писателем советского строя? Так посчитали сталинские доктринеры, и позже их поддержали советские либералы, но сейчас эта версия вряд ли может приниматься всерьез. Платонов видел в своих работах “социалистические трагедии”, которые описывают и в то же время преодолевают “диалектику природы”, то есть противостояние природы и техники[24]. Он также указывает на “тревогу” за советское будущее, которое побудило его “убить” в “Котловане” девочку по имени эсесерша.
Вот что Платонов пишет по этому поводу в эпилоге к “Котловану” (часто опускаемом в современных изданиях):
Погибнет ли эсесерша подобно Насте или вырастет в целого человека, в новое историческое общество? Это тревожное чувство и составило тему сочинения, когда его писал автор. Автор мог ошибиться, изобразив в смерти девочки гибель социалистического поколения, но эта ошибка произошла лишь от излишней тревоги за нечто любимое, потеря чего равносильна разрушению не только всего прошлого, но и будущего[25].
Тоска (в “Чевенгуре” это слово употребляется 93 раза, а в “Котловане” — 33) объясняется здесь тревогой (еще одно слово времени, ставшее важным онтологическим понятием (Angst) у Фрейда и у Хайдеггера). Платонов указывает на то, что тоска не отражает объективного положения дел, но является творческой и активной силой, а поэтому не случайно, что она становится своеобразным эстетическим органом. Как он пишет в “Чевенгуре”, “в книгах действует ищущая тоска читателя, а не умелость сочинителя”[26].
В 1930-е годы Платонов вводит в свои произведения критическую рефлексию по поводу тревожной тоски, которую раньше приписывал себе как автору. Так, в повести “Джан” он отмечает контрпродуктивность меланхолии, ее парадоксальную и тормозящую деятельность:
