Я говорил и о том, что парадоксы негативности могут быть философски проинтерпретированы, лишь если учесть саму логику отрицания. Оказывается, что между отрицанием и утверждением существует асимметрия: отрицание вторично по отношению к утверждению, употребляется применительно к утверждению. Отсюда вытекает несколько свойств отрицания:
Незавершенность и неполнота, бессилие: отрицание не может до конца уничтожить свой объект (говоря “я не верблюд”, я порождаю в сознании саму идею того, что я мог бы быть верблюдом). Латентность: мы склонны замечать утверждение, а не сцепленное с ним отрицание (например, любовь мы приписываем себе, а ненависть — внешним причинам, борясь с несправедливой ситуацией, мы объясняем борьбу свойствами этой ситуации, а не нашей агрессией, и т. д). Фантазматичность: поскольку окончательное отрицание (например, дьявольское зло) само существовать не может, мы достраиваем его в воображении. Необратимость, предстающая как частичная обратимость: мы не можем возродить прошлое, но постоянно пытаемся это сделать. Невыносимость: парадоксальное, не вполне существующее, потенциально бесконечное отрицание отталкивает нас, и наши опыты вражды, ненависти и тоски активно вытесняются нами из нашего обыденного сознания.
Революция как событие, включающее в себя не только физическое разрушение, но и символический разрыв между старым и новым, является в той же мере отрицательным, что и творчески-утвердительным феноменом. Депотенцирование старого порядка, не до конца уничтоженного, рождает странные феномены мертвой, призрачной жизни, которые могут вызывать меланхолию, а могут — веселую игру воображения и потребления[12]. В воображаемом и идейном плане революционное событие всегда является также и “коперниканской революцией”[13], то есть дает новую точку зрения на действительность, позволяет видеть ее как бы с обратной стороны. Отсюда лейтмотив Великой французской и особенно Октябрьской революции — желание освободить не только живых, но и мертвых, дать новый шанс проигравшим и т. д.
Платонов, может быть, больше других эксплуатирует коперниканский характер революции 1917-го — это и “федоровские” идеи воскрешения мертвых, которые он то утверждает, то отрицает (в согласии с идеей обратимости), это и “инверсионность”[14], по словам Бродского, его поэтики (общая установка на подрыв лингвистической нормы). А.С. Гурвич, критик Платонова с “соцреалистических” позиций, написал в 1937 году удивительно подробную статью о его творчестве
