Гозман и Эткинд, как это ни странно для сегодняшнего читателя, различают либерализм и демократию и высказываются именно за развитие демократических, а не либеральных принципов. Впрочем, это демократия “людей”, а не народа. В то же время, критикуя тоталитаризм, они утверждают следующее:
“…Тоталитарная власть враждебна науке — физике, географии, биологии, не говоря уже о психологии и социологии. Нормальная наука ведь говорит о том, каковы явления и люди сами по себе, а власти нужно описание того, какими они могут стать благодаря ее вмешательству”.
Такое представление о социальной науке достаточно спорно — современная социальная наука (либеральная по своей идеологической направленности), как правило, основывается на “конструктивизме”, то есть на представлении о сконструированности явлений социальными субъектами. В этой работе и в последующих культурологических трудах[14], ценных не только как исторические исследования, но и как яркие идеологические интерпретации, Александр Эткинд последовательно проводит мысль о том, что советский проект по созданию “нового человека” был ошибочным, и противопоставляет ему естественность индивидуалистического строения общества. Это положение отчасти напоминает локковский либерализм — однако Локк был революционером, а также теоретиком воспитания человека с “нуля”, так что понимание “естественности” здесь скорее отсылает нас к концепции Бёрка. К тому же оно обогащено своеобразным объективистским пониманием природы, характерным для естественнонаучного понимания социальной науки (распространенной в СССР и современной России). Точка зрения интересная, но парадоксальная в случае людей, которые хотят провести коренную трансформацию общества. В таком случае трансформация может ими пониматься только как возврат к естественному состоянию от искусственных наслоений.
Тут мы выходим от описания перестроечных идей к более общему вопросу об интеллектуальном фоне эпохи. Вообще сознание позднесоветской интеллигенции было эклектичным и теоретически, и идеологически. Это было связано с его изолированностью и непубличностью. Популярны и обсуждаемы были разные, часто случайные идеи и тексты — любовь к Бродскому и Гамсуну могла сочетаться с увлечением йогой, гаданиями по руке и поиском НЛО. Однако свидетельства современников указывают на преобладание в этой среде консервативных политических идей. Помимо русских религиозных философов, в кругах интеллигенции популярны Хосе Ортега-и-Гассет (почти неупоминаемый сегодня на Западе консервативный испанский теоретик) и Элиас Канетти — критики демократических “масс”, Кьеркегор, Шопенгауэр и Ницше
