— Сегодня с котом спать будешь, понял?
Если видит, как к мосту на бедное христианское кладбище тянется похоронная процессия, обязательно снимает твердую коричневую шляпу. Он отвечает всем, кто здоровается с ним на улице. У магазина уже ждет его человек, немолодой поляк в пелерине. У него под мышкой коробка с кистями и красками, он ведет светскую беседу с кассиршей из аптеки, полькой с холодным, продолговатым липом. Сначала Фабиан здоровается с кассиршей. Целует ей холодную, пахнущую лекарствами руку и говорит в рифму:
Затем подает руку своему человеку и приветствует его шуткой:
Поляк густо краснеет. Он художник, когда-то он получил медаль, и у него прекрасное, благородное имя — Станислав Заремба. Но Фабиан никогда не называет его по имени. Он называет его всякими прозвищами, которые придумывает на ходу, да еще и с дурацкими рифмами. Называет его Леонардо — намек на да Винчи, смеется над его искусством. Часто Фабиан обращается к нему:
— Пане Сташу,
Мистж на кшивым поддашу!..
[3]Поляк терпеть не может, когда к нему так обращаются, особенно при кассирше. Оставив руку Фабиана висеть в воздухе, он холодно говорит:
— Я не обязан такое выслушивать, пане шеф, вы мне за это не платите…
Фабиан передает ему Пуделя на цепочке, отпирает магазин, и оба молча заходят внутрь.
Они не очень-то ладят друг с другом, антиквар Фабиан Райцес и его человек, художник Станислав Заремба. Когда-то они были друзьями, добрыми друзьями. Но это было давно. Тогда оба были молоды, жили в Кракове в одной мансарде, оба целыми днями копировали знаменитые полотна и думали, что станут великими людьми, великими живописцами. Станислав Заремба и сейчас считает себя великим художником. Несмотря на то что ему уже за пятьдесят и он реставрирует картины в магазине Фабиана Райцеса, он верит, что создаст нечто такое, что весь мир будет потрясен. Но Фабиан смеется над ним. Он не верит ни в себя, ни в Зарембу. Часто подходит к Станиславу, щекочет ему толстый живот и подмигивает:
— Эх, Сташу, Сташу…
Заремба не отвечает. Отодвигается, не допускает излишней фамильярности. Только поглаживает густые помещичьи усы, напоминая, кто он такой. В душе он знает: Фабиан и теперь смог бы написать что-то очень приличное, если бы захотел, но все равно Заремба смотрит на него свысока, как человек искусства на лавочника, и чеканит:
— Господин Райцес, вы мне за это не платите…
