Со столика в комнате мадемуазель Гальберштадт убрали Толстого, бронзового Будду, мраморного слоника с отбитым хоботом и вместо них поставили поднос с чаем и сладостями. Гостьи, пять девушек, наперегонки бросились к столику, чтобы вперед других занять место, и наперебой стали звать, визгливо хихикая:
— Миллер, садитесь со мной…
Но Миллер, единственный мужчина в комнате, стоя у двери, устало развел руками: дескать, он не прочь остаться, но ничего не поделаешь, пора идти. Он помнил, что дома уже приготовлен ужин. И, стоит его дочурке засмеяться, как мать тут же прижимает палец к губам: она ждет его и ловит каждый шорох:
— Тише, тише, моя хорошая, вон, кажется, папа идет по лестнице…
Миллер изящно поклонился и вдруг надул щеки, изобразив почтенного отца семейства:
— Простите, дамы… Супружеская жизнь…
Девушки прыснули, хотя им было жаль, что он уходит.
— Ах, Миллер, ну почему вы женаты?..
Но тут одна из них, с коротенькой стрижкой, в пышной юбке, милая и очень женственная, взяла его за руку и нежным, веселым взглядом посмотрела ему прямо в лицо:
— Миллер, а ради меня стоит жене изменить?
Миллер оглядел ее, будто оценивая:
— Хорошо, ловлю на слове.
А девушка и не собиралась отказываться от своих слов. Она тут же уселась к Миллеру на колени.
— Милый мой, единственный… — шептала она, прижимаясь к нему всем телом, и гладила его по волосам.
Остальные девушки перемигивались, подталкивали друг дружку локтями и смеялись громко, чуть ли не до истерики: вот как бывает, когда играешь роль, и вдруг все оказывается всерьез, по-настоящему. Девушка с короткой стрижкой тоже смеялась, заглядывала Миллеру в холодные зеленоватые глаза и шутливо спрашивала:
