Крестьянки не понимают и продолжают упрашивать:
— Хлебушка дадим… Ситного…
Тут встревает Васька. Подмигивает и говорит:
— Можно, бабонька, можно взять… Только… Только спать придется, понимаешь?
Дочь опускает глаза и убегает. Но мать сует в вагон голову и говорит холодно, равнодушно, будто в лавке:
— Ладно, ребята, хорошо…
И тут же вместе с мешком под хохот и веселые крики бойцов вылетает обратно.
— Да пошла ты, ведьма старая!..
* * *
Рыжий мужик, крепкий, широкоплечий, настоящий богатырь, шепчется с рослой, полнотелой дочерью. Солдаты обещали, что пустят ее в вагон, но очень много ей подмигивали. Мужик долго чешет в затылке и наконец решает:
— Хорошо, молодцы, но меня на крышу пустите. Хотя бы на крышу…
— Нет, папаша, — не соглашаются солдаты, — ты не поедешь. На кой ты нам нужен?..
Мужик равнодушно перетаскивает мешки с места на место.
Поезд готов отправиться в путь. Паровоз смазан и вычищен. Двери вагонов надписаны мелом. Солдаты уже боятся отойти и справляют нужду прямо у колес. Осталось лишь одно.
Из того самого вагона, куда рыжий мужик хотел пристроить дочь, надо вынести тифозного. Уже сутки, как он стонет на соломенной подстилке. Он не ест, и куски хлеба горкой лежат возле него, как сено возле больной лошади… И вот двое санитаров в белых передниках вытаскивают носилки, накрытые шинелью.
— С дороги! — зло кричат они на солдат. — Разойдись!
Вступают в дерьмо и ругаются:
— Ишь, нагадили, черти…
Солдаты не спешат их пропустить.
Из-под шинели торчат новые сапоги, и солдаты, тряся чубами, со злостью думают, что эти сапоги скоро достанутся «белым передникам». Вот и не хотят дать санитарам дорогу. Из открытого окошка в вагоне появляется лошадиная голова. Конь прядает чуткими ушами, раздувает ноздри, выгибает крутую шею. Он почуял войну, раны и кровь, и тоскливое, протяжное ржание разнеслось по округе.
Солдаты забираются в поезд, подмигивают дочери рыжего мужика, дескать, коменданту на глаза не попадись, и тихо зовут:
— Давай, залезай… Есть место… Того, тифозного…
Понемногу теплеет. Повсюду разливается легкий солнечный свет, но вдруг скрывается в густом паровозном дыму. Рыжий мужик быстро поднимает туго набитые мешки и закидывает в вагон. Потом подсаживает свою рослую дочь. Ее тут же подхватывают несколько пар красных, жадных солдатских рук, и гулкий смех вместе с хриплым скрипом задвинутой двери, дрожа, затихают в воздухе.
Паровоз надсадно свистит.
— Готов? — слышится прокуренный голос машиниста.
