Зимин постарался забыть о неприятностях и включил пятый диск сборника популярных песенок начала века — несмотря ни на что он рассчитывал вернуться к правке текста. Это ему удалось. На какое-то время он забыл обо всем, работа захватила его. К реальности его вернул телефонный звонок. Оказывается, Горский высказал еще далеко не все свои претензии.
— Надеюсь, ты правильно понял мой совет, Зимин? — спросил он странным, неподходящим к случаю голосом, в нем не чувствовалось ни малейшего сочувствия, только отстраненное желание убедиться в том, что приказ его принят к неукоснительному исполнению.
Постоянные перепады настроения непосредственного начальника стали Зимина раздражать. Он подумал, что ему даром не нужно хваленое бессмертие, если при этом из общения между людьми исчезнут чувства. Ему надоело чувствовать себя функцией, уже одно то, что у него было отнято право ошибаться, приводило его в ярость.
Сидел, писал свой текст, ни к кому не приставал. И вот, пожалуйста, начальник требует совершить гнусность. Он ведь позвонил не для того, чтобы узнать, какой выбор сделал Зимин. Нет, он не считает, что его подчиненный может отказаться предавать. Решил напомнить, что совет его вовсе никакой не совет, а приказ, обязательный к исполнению. Зимин почувствовал себя последним гадом. И еще он понял, что до его проблем с зеркалами господину Горскому нет никакого дела. И не было. У него свои заморочки. Наверняка более важные, чем мучения Зимина с подсознанием.
Исчезли последние сомнения, его все равно заставят написать донос, — совершить действие, которое бы он по своей воле никогда не сделал. И дорого бы заплатил, чтобы его оставили в покое. Но руководство приняло решение, выкрутиться не удастся. Сначала всегда говорят: донос, в единственном числе, будто бы это плевое дело, а потом не успеешь опомниться, речь уже идет о доносах. Слышал я, что люди привыкают и втягиваются. Да так основательно, что вскоре жизнь, лишенная постоянной бдительности, становится им в тягость. Рассказывают, что есть в доносительстве неподвластная разуму скрытая романтика. Но Зимин не был романтиком и с радостью отказался бы от экспериментов подобного сорта, как и от предполагаемого повышения. Впрочем, это был тот самый случай, когда его выбором и его свободной волей никто не интересовался. Хотел он продвижения по службе или нет, с некоторых пор это перестало играть определяющую роль в сложившемся положении. Как и проблемы с зеркалами. Приказ был отдан, и его следовало исполнить. Если бы Зимин мог попросить его отменить! Впервые в жизни указание начальника вызвала у него такое стойкое неприятие. Спрашивается, почему он?
