Наряду с этими двумя авторами в эти же годы выступил и сразу занял прочное положение и третий — Кода Рохан (1867—1947, Рохан — литературный псевдоним), знаток истории японской литературы и буддизма. Лучшим произведением Рохана считается опубликованная им в 1892 г. повесть «Пятиэтажная пагода» («Годзю-но то»). Обстановка рассказа буддийская, но основная тема несколько иная: целеустремленность человеческой воли, всепобеждающей и гордой в своем могуществе.
Как деятели «Кэнъюся», так и Кода Рохан имели много учеников и последователей в литературе: школу Одзаки Коё составили видные впоследствии писатели Идзуми Кёка (1873—1939), Огури Фуё (1875—1926), Токуда Сюсэй (1871—1943) и др. У Коды Рохана училась языку и стилю писательница Хигути Итиё. Популярность Одзаки Коё и Коды Рохана была так велика, что этот промежуток времени носит в истории японской литературы даже специальное наименование: эпоха Коё и Рохана.
Переводная литература. В это время широкое распространение в Японии получила переводная литература. С переводами проникали в Японию и соответствующие литературные направления Запада. При этом переводчиками выступали самые крупные фигуры литературного и общественного мира, самые образованные и передовые представители нового общества. Переводчиком английской литературы был Цубоути, русскую (в частности, почти всего Тургенева) дал Японии Фтабатэй Симэй, немецкую — Мори Огай.
Однако нередко видоизменялись заголовки романов. Так, «Юлий Цезарь» У. Шекспира был переведен как «Последний удар меча свободы», «Вильгельм Телль» Ф. Шиллера — как «Меч свободы», «Ромео и Джульетта» У. Шекспира — как «Странные путы любви, соединившие врагов», а роман В. Скотта «Айвенго» имел подзаголовок «Политический роман». «Война и мир» Л. Толстого (русские романы переводились пока с английского) превратился в «Плач цветов и скорбящие ивы, последний прах кровавых битв в Северной Европе», а «Капитанская дочка» А. Пушкина получила название «Сердце цветка и думы бабочки. Удивительные вести из России». Имена героев также были переделаны на английский лад: Петр Гринев превратился в Джона Смита, Маша — в Мэри, Швабрин — в Дантона и пр. Все это должно было привлечь к переводной книге читателя — рядового японца, воспитанного за период изоляции страны в недоверии ко всему иностранному.
Националистическое движение в 80-е гг. XIX в. В первое время после переворота японская буржуазия была занята только одним — упрочением своего положения. Главным орудием этого была европейская культура, прежде всего — наука и техника, затем — хозяйственные формы, социальные институты, государственный аппарат. Отсюда полоса неудержимой европеизации, лихорадочного «пересаживания» к себе всего нового.
