— Вот негодяй! — сдавленным голосом произнес Найда.
— Имя Густы, я уверен, ему не удастся очернить. Но есть один момент… Собственно, об этом я и хотел поговорить с вами. — Фомичев сделал многозначительную паузу. Потом поднял глаза на Найду. — Шустер упоминает и вас. Пишет, что увезти маленькую Ингу (которую он, между прочим, называет своей дочерью!) ему помогли вы… бывший советский комендант Ошаца. — Фомичев сдержанно рассмеялся. — Вот до какой клеветы дошел бывший фашист… Дочь Густы в Лейпциге. Ей тяжко вспоминать прошлое. Она нашла в себе силы вырваться из того смрадного болота, куда ее затянул Шустер, и теперь она захочет узнать правду. Возможно, обратится к вам с письмом либо сама приедет сюда. Вы — единственный свидетель, так как вы разгромили банду Шустера.
«Надо было все рассказать Инге, — в смятении подумал Найда. — Как просто было сделать это в Лейпциге, когда она провожала нас на вокзал. А теперь я словно бы виноват перед ней».
— Разрешите мне идти? — устало спросил Найда.
Фомичев поднялся из-за стола, уважительно пожал ему на прощанье руку.
— Не принимайте это близко к сердцу, Алексей Платонович, — сказал он, словно извиняясь.
— Но ведь сердцу не прикажешь, — вздохнул Найда.
— Наши сердца заняты теперь другим, — ободряюще бросил Фомичев. — Стройте дома, побольше жилья для людей. И не забудьте пригласить нас на просмотр фильма. Коллективное мнение, полагаю, принесет вам пользу.
* * *
Им тогда здорово повезло. Переодетые в немецкую форму, они проскочили через все вражеские блокпосты и патрульные пункты, ни разу не задержанные, не опрошенные и не проверенные. Ночь прятала их, бесконечно длинная осенняя ночь сорок второго года, ночь на немецкой земле.
А ведь за ними гнались. Гнались и не могли догнать. Подвластная немецкому порядку, эта ночь все же проявила к ним милость и спрятала до рассвета на изъезженной трассе, протянула им длинные, свободные километры бетонированного шоссе, по которому они мчались на восток, мчались от лагеря, от Шустера, от смерти. Два автомата, пистолет и граната — это было все их оружие, с помощью которого они должны были пробивать себе путь к свободе, а в крайнем случае — защищаться до последнего патрона, чтобы дорого отдать свою жизнь.
Вел машину одетый в мундир эсэсовца Ингольф Готте, он крепко сжимал баранку, послушную и верную ему, словно он и вправду сидел на своем законном месте. Густа устроилась рядом с ним. Если их остановят — покажет аусвайс и назовет своего высокого покровителя. Было решено: скажет об экстренном приказе лагерфюрера Вилли Шустера, который послал ее в управление гестапо Варшавского генерал-губернаторства, дескать, времени у них в обрез, за ночь должны добраться туда с важными документами. Немец Ингольф тоже обронит несколько слов, но осторожно, как подобает скромному водителю, не смеющему преступать границ субординации. Третий, на заднем сиденье, Найда, будет пока молчать… Под плащом он прижимал к груди взведенный автомат, готовый полоснуть огнем и дать очередь, если создастся безвыходное положение и придется отбиваться. Был весь в напряженном ожидании, руки его чуть-чуть дрожали.
