Петру от этих криков всегда становилось не по себе. Что не жалел никого и себя самого — это правда. Но кричать-то зачем? Хочешь в лепешку разбиваться — разбивайся, но не выставляй себя на людях эдаким энтузиастом. Слава — она сама явится, не обойдет того, кто ее заслужил. Вот он, Петр, побывал в Лейпциге, его имя в газете упомянуто, статья о нем написана. А все-таки, что бы там ни болтали шутники, приятно слышать о себе похвальное слово. Жил себе неизвестный Петя Невирко, а теперь все узнают, кто он, какие у него золотые руки.
Когда был мальчишкой, отец, сельский плотник, бывший фронтовик, любил брать Петруся на руки и, пряча под рыжими усами довольную улыбку, принимался рассказывать ему свои военные бывальщины: как танкистом форсировал он Десну, как на Лютежском плацдарме в полночь их танковая бригада двинулась с зажженными фарами и с ревом сирен в атаку, как гнали потом фашистов до самого Фастова. За те бои отцу дали орден Красного Знамени, а товарищ его, Михайло Коршун, тоже водитель «тридцатьчетверки», Героя получил. Хороший хлопец, славная, отважная душа, погиб на Сандомирском плацдарме. В жизни, говорил отец, всегда кому-то больше везет, кому-то меньше, как сложится, но разве в том беда или обида, разве нет у тебя самой большой радости от мысли, что ты сделал для людей все, что мог, не покривил душой, не искал легких путей? «Сказали бы мне тогда на Сандомирском, — говорил отец с грустной задумчивостью на лице, — прими смерть вместо Михаила Коршуна, я и минуты бы не колебался, всего себя до последней кровинки отдал бы за товарища».
Петр вдруг подумал, что, если бы отец дожил до этих дней, большой радостью было бы для него увидеть газету с фотографией Петра; пускай бы ветеран узнал, как вышел на широкую дорогу его сын Петрусь. Соседи сошлись бы в хате, под старой грушей на лавочку уселись, завели бы чинную беседу о том о сем, а отец, словно нехотя, достал бы из кармана газету, развернул ее перед соседями: гляньте, мол, вроде физиономия знакомая, не узнаете? Петрусь мой, рабочая косточка, на всю страну прославился! И может, зазвенела бы в его сердце радостная струна, потому что не обошла их семью радость…
Виталик, наплясавшись, подошел к задумавшемуся Петру, крепко обнял его за плечи.
— Вот ты у нас какой, Петрусь! — словно угадал его мысли. — Товарищ Слава открывает перед тобой золотые ворота!
— А ты что, завидуешь? — спросил Невирко.
— Если по-честному, то немножко есть, — сознался товарищ. — Но не золотым твоим воротам. Я для почестей непригоден, как говорил мой дядька. Но жизнь у тебя пойдет теперь полегче, широкая дорога перед тобой открывается, пошел и пошел по ней. Заслуженный, передовой! Меньше загорать будешь на площадке — чаще в президиумах.
