Гурский заерзал на стуле.
— Давай, Платоныч, не торопиться с выводами. Для меня главное — честь коллектива, знак нашего комбината.
— Есть еще государственный знак качества! — напомнил Найда.
— Вот прицепился! Что можем, то и делаем. И вообще, Алексей Платоныч, зря ты сердишься. Сидишь, хмуришься, и я по твоим глазам вижу, что видишь во мне одно зло. Разве не так?
Найда помолчал. Из груди его вырвался вздох.
— Думаю я, думаю, Максим Каллистратович, и никак не могу понять, что ты за человек, — хмуро заговорил он, неторопливо поднимая на главинжа испытующий взгляд. — Не пойму — и все!
— Суди, суди. Рабочий класс, тебе и карты в руки.
— Да совсем не то, Максим, — попытался установить дружеский тон Найда. — Мы же с тобой однокашники по техникуму. Одну войну прошли, в одном общежитии пустой кулеш хлебали. Оттого и дивлюсь: почему у нас дело не клеится.
Гурский, неожиданно вскочив, хлопнул по столу ладонью:
— Хватит! Все мне мораль читают. Всем я поперек горла встал. — Он оперся руками на стол, с болью глянул в глаза Найде. — Алеша, ты ведь душевный человек. Неужели не понимаешь, что из меня больше выжать нельзя? Ночей не сплю, в кабинете просиживаю допоздна: бумаги задушили, оперативки, совещания, и все это — черт знает для чего.
— А ты пойди в горком и скажи: не тяну. Отстал, постарел.
— Судить — оно, конечно, проще, — отмахнулся Гурский, раскуривая сигарету. — Сидишь на своей верхотуре, любуешься небом. Недаром говорят: «Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу».
Найда только плечами пожал:
— Не тянешь, Каллистратович. Хоть сердись, хоть не сердись.
— Ну посоветуй: что делать? Будь на моем месте, что бы ты предпринял? Я тут все своими руками поставил, каждую пропарочную камеру проверял на всех режимах. Первые панельки сам развозил на стройки. Понимаю: молодые силы пришли, электроника, компьютеры. А что же нам, старой гвардии?!
Найда задумался. Ему вроде бы и жалко стало Гурского: искренне сокрушался, открывал душу.
— Возглавь хозяйственную часть… Или заместителем по быту…
— Позор! — Гурский прошелся по кабинету, на его усталое лицо легла печаль. — Люди же не поймут. Скажут: кто нами руководил? Начнут косточки перемывать, да еще выражать сочувствие, а я не хочу жалости. — Он протянул через стол руку, почти умоляюще сжал локоть Найды. — Вспомни наше прошлое, Алеша! Помнишь, когда тебя в техникуме за фронтовые дела, за плен, кое-кто шпынял?.. Сволочь всякая!..
— Ты первый меня защитил. Спасибо.
