Найда увидел его широкое, властное лицо с маленьким подбородком, вспомнил больницу, перевязки у Генриха Шустера, его добродушного папеньки, и захотелось Алексею, чтобы опять была та маленькая, стерильно чистая палата, и был сонный охранник за дверью, и перепуганные глаза сестры Густы. Тогда еще не было всего этого — не было проволоки, собак, пулеметов, крематория. Тогда Густа была просто тоненькой девушкой в белом халате с красным крестиком на шапочке, хотела им помочь, привлекла к этому своего брата Конрада… И вот она — тут. И они — в ее власти. И уже никаких обещаний. Просто и страшно, как перед пропастью.
В эту минуту на плацу в своей элегантной военной форме появилась Густа: череп со скрещенными костями на синей пилотке, череп на петлицах мундира и длинный упругий стек в руке, обтянутой кожаной перчаткой.
Густа шла медленно, держалась уверенно, словно была здесь главной. Ее окружала свита из нескольких офицеров, она пристально всматривалась в лица заключенных, выискивая кого-то. Ее красивые глаза иногда суживались, она замедляла шаг, будто хотела что-то запомнить. Опять продолжала шествие и опять устремляла взор свой на чье-то лицо.
Вдруг ее брови резко приподнялись, а лицо точно окаменело. Потом на нем появилось то ли изумление, то ли скрытое торжество.
Молоденький эсэсовец лихо вытянулся перед ней в струнку.
— Слушаю вас, партайгеноссе!
Она увидела Найду, ее пухлые губы слегка дрогнули. Найда какую-то долю секунды ощущал на себе ее непонятный взгляд, потом тело его обмякло, обессилело, а в голове запела тонкая звенящая струна.
— Этого вечером ко мне! — кивнула она в сторону Найды. Хлестнула стеком по сапожку и твердым шагом двинулась дальше.
Вечером шестой блок не спал. Все знали, что Найду должны забрать. Значит, остальных не тронут. Пуля ударяла в кого-то другого — ты, слава богу, живой, ты еще — на этом свете. Лишь бы сейчас тебя миновала, а что потом — все равно. Никто не знает, что может произойти через минуту, через час, через вечность.
Люди в длинных рваных хламидах, точно призраки, сближая головы, шепотом обсуждали события дня. Страха не было, а только одно любопытство. Кто он и откуда, этот Вилли Шустер, и почему так странно ведет себя во время аппелей? Нестерпимо хотелось жить, выдержать еще месяц, другой, третий… Вон русские уже на Дону, уже приутихли крикуны из геббельсовского радио. Скоро конец войне, отмучаются, отстрадают. Что надумал проклятый Шустер? И почему именно теперь?
