– Подумать только! Сын, о котором ты ничего не знал? – скептически ухмыльнулся Данте. – Такое могло случиться со мной, но никак не с тобой.
Энцо продолжал смотреть в окно, за которым до самого горизонта раскинулся Милан во всей своей красоте.
Миланский офис был его любимым, главным образом, потому, что, когда бы он ни посмотрел в окно, ему казалось, словно он сидит на троне, а город, в котором он когда-то отчаянно пытался найти свое место, лежит у его ног.
Очень приятное чувство.
– Действительно. Я удивлен, что такого еще не случалось в твоей жизни, – ответил Энцо, сцепив руки за спиной. – Учитывая твою неспособность провести хотя бы одну ночь без женщины в твоей постели.
– Брат мой, неужели я слышу осуждение в твоем голосе? – лениво протянул Данте. – Или это лицемерие?
Энцо в ответ улыбнулся. Брат любил подначивать его, но он не обижался. Потому что Данте подначивал каждого встречного, что иногда причиняло неудобства, ведь ему отводилась роль дружественно настроенного представителя их компании «Кардинали Энтерпрайзис».
– Саймону четыре года. Ты скоро познакомишься с ним.
– Как интересно, – без тени энтузиазма ответил его брат. – И ты собираешься жениться на матери мальчика? После того, как она сбежала от тебя и не сказала, что у тебя есть сын?
Энцо в двух словах рассказал ему о появлении Саймона и коротком романе с Матильдой. Он не хотел говорить брату раньше, пока не утвердится в своих планах, но теперь все разрешилось и пришло время делать объявления.
Сначала брату, потом остальному миру.
Но сначала Матильда должна получить развод. Конечно, скандала не миновать, но если все устроить надлежащим образом, его можно свести к минимуму.
– Да, – улыбнулся Энцо, глядя на свое отражение в окне и вспоминая раскрасневшуюся Матильду и то, как она стонала, находясь полностью в его власти.
– Интересно. Никогда бы не подумал, что прощение является твоей сильной стороной.
– Мой брак не имеет ничего общего с прощением. Речь идет о моем сыне. Она его мать, и это делает ее самой подходящей кандидатурой на роль моей жены.
Энцо не стал говорить, что он хотел ее для себя. Правда, только для сексуальных утех. И что с того, что его возбуждала сама мысль о том, чтобы устроить ее восхитительному телу несколько чувственных казней?
