Чжан Тянь-бао с детьми шел к ночлежному дому, шел очень медленно и добрался туда только к вечеру. Когда они вошли, хозяин принял их за нищих и закричал:
— Убирайтесь! Что вам здесь делать? Уходите!
— Это я, хозяин, ты разве меня не узнаешь? — протянул к нему окоченевшие руки Чжан Тянь-бао, недоуменно глядя на него.
— Ай-й-я! Да это никак старина Чжан! — вскрикнул хозяин, повнимательнее всмотревшись в пришельцев.
Действительно, Тянь-бао узнать было трудно: худой, с пожелтевшим лицом, обросший волосами, с горящими глазами, он напоминал злого духа. Хозяин посмотрел на худых оборванных ребятишек, сердце его дрогнуло и он спросил:
— Старина Чжан! Что с тобой стряслось?
У Тянь-бао по щеке скатились две скупые слезинки, руки его задрожали и, посмотрев на хозяина, он с горечью ответил:
— Э-эх! Одним словом всего не скажешь!
Так ничего и не поняв, хозяин проводил Тянь-бао в заднюю часть дома, открыл дверь номера, который они занимали раньше, и сказал:
— Вы так долго не возвращались, что я уже собирался пойти заявить в полицейский участок.
Чжан Тянь-бао с помощью Сяо-ма взобрался на кровать, лег и, вытянувшись во весь рост, закрыл глаза. Лицо и шею его покрывали крупные, как бобы, капли пота. Он расстегнул одежду, из его горла послышался хрип.
— Уже зима — ты не простудился ли? Помереть ведь в таком состоянии недолго! — посочувствовал ему хозяин.
Чжан Тянь-бао раскрыл глаза, взглянул на него, снова бессильно закрыл их и промолвил:
— Неважно, смерть только избавит меня от мучений! Сяо-ма, дай-ка мне холодной воды!
— У меня есть остывшая кипяченая вода, я сейчас принесу! — хозяин вышел и тут же вернулся с водой.
— Я, наверно, умру от жажды! — сказал Тянь-бао, взял из его рук чашку и стал жадно пить воду.
Сяо-ма и Шунь-мэй, словно приблудные цыплята, вобрав головки в плечи, с испуганными личиками прижимались к кровати отца.
Хозяин знал из газет о процессе Тянь-бао, однако всего он так и не понял, поэтому ему не терпелось разузнать это от самого Тянь-бао.
— Так что же все-таки произошло? — снова спросил он.
Но Чжан Тянь-бао только махнул рукой и ничего не ответил. За все свои пятьдесят лет жестокой, горемычной жизни он привык не бояться трудностей, старался не лезть на рожон и всегда был кротким и сдержанным. Однако своего он не уступал, и ему пришлось до дна испить горькую чашу бедности. За всю жизнь никто, кроме Лао Хэя, не хотел выслушать его накипевших в душе обид, и они так и оставались невысказанными. Он хорошо знал, что хозяин не поймет его, ибо тот думал только о наживе, а не о людях. Поэтому он ничего ему не ответил. Правда, Сяо-ма все-таки рассказал хозяину суть дела в нескольких словах.
