Кроме того, это не просто информация. Дорис говорит, что первым словом, которое произнёс Эллиот, было «сокровище», также как и его отец и дед, и, возможно, каждый их предок из рода Торн.
Звук открывшегося замка и дрожь стеклянной двери на металлической балке спасли меня от ответа. Я снимаю монету с подставки, тяжёлый металл охлаждает мою ладонь, пока я рассматриваю её. На поверхности выгравирован истёртый герб, с буквами P и S справа и цифрой 8 слева.
— Одна из восьми.
Хоть Эллиот и не был местным сотрудником, он долгое время ошивался около музея, с тех пор, как умер Бишоп Роллинс и вместе с ним ушла возможность другой охоты. Он знает экспозицию музея так, будто бы ему платят за это зарплату.
— Где другие семь?
Эллиот вздыхает, и это звучит как предшествие некой жестокости.
— Это не часть подарочного набора. Составными частями восьмёрки были испанские доллары, чеканившиеся в XVII веке. Они были, фактически, мировой валютой последние восемнадцать сотен лет.
— Они могут быть частью сокровища? Хотя не очень-то и похожи, это уж точно.
Эллиот пожимает плечами.
— Может быть. А может, они принадлежали первому охотнику за сокровищем.
Я переворачиваю монету, чтобы найти год выпуска. 1677.
— Нам не надо надевать белые перчатки или что-нибудь такое?
— Я бунтарь, Руби.
В свою защиту, я изо всех сил пытаюсь не смеяться. Он хмурится, затем хватает монету из моей ладони и возвращает её в коробку.
— Хочешь увидеть что-то крутое?
Он прислоняется к витрине, показывая на огромный нож.
Я пожимаю плечами.
Эллиот протискивается рядом со мной, вытаскивает для меня ручку ножа. Проводит пальцем по завитым буквам, вырезанным на ручке.
— Видишь эти слова? Они на голландском. Знаешь, что они значат?
— Голландец потерял нож на острове Серых Волков?
Его взгляд встречается с моим, прежде чем вернуться к замысловатой резьбе.
— Это значит, что этот нож мог принадлежать Михаэлю Андрисзону, голландскому пирату, который плавал в Новую Англию в конце XVII века.
— И это может быть его сокровищем, — отвечаю я.
— Возможно.
Эллиот вращает нож в руке с лёгкостью того, кто привык обращаться с острыми предметами. Если бы я не пошла за ним на лекцию в тот день в прошлом году, я могла бы представить его вертящим кинжал в руке, прежде чем приставить острый металл к чьему-то горлу. Вместо этого я представляю его, практикующегося с пластиковыми ножами перед зеркалом в своей комнате.
— Раньше я думал, что рыцари ордена Тамплиеров закопали там Ковчег Завета. Это казалось самой крутой идеей.
