— Но лучше ли? Вы уверены?
— Так вот посмотрите цифры. Обеспеченней живут.
Я поняла, что тут он отгородился (ух ты какой!), и спросила, как здесь, не скучно ли?
Снова он оживился и, помнится, отлично рассказал об одной своей сослуживице, которую назвал «Вороний глаз» — так и вертит глазами, так и высматривает, где что получше ухватить… Вороний глаз. А? Я смеялась, радуясь точности.
На другой день узнала, что он заболел — «простыл», как сказала секретарша в райкоме. А через два дня я уехала, так и не увидев его.
Я вспоминала это, кружа по дачному поселку и чувствуя над головой нежаркое — без лучей — красное солнце.
Кофта моя, вероятно, уже примелькалась — со мной здоровались незнакомые.
Был бы только этот милый и необязательный эпизод, мы встретились бы теперь легко, и никакая черная родинка или копна крашеных волос просто не имели бы к нам отношения. Но дело обстоит не так.
Года через три после той поездки мы столкнулись снова в газете, в экономическом отделе, где я, как и прежде, работала по договору и иногда посещала летучки, планерки и собрания.
И вот однажды заглянула в отдел, а он почему-то там! И пошел, пошел ко мне нескладно, будто в новых валенках, — здороваться. Он был тщательно одет, но провинциальная обстоятельность осталась и приятно контрастировала с бойкой хваткостью столичных. «Какой милый человек! — снова подумала я. — Какой милый! »
Коля Птичкин, молодой литсотрудник, наблюдавший сцену встречи, отозвал меня в сторону:
— Ты давно его знаешь?
— Давно. Но мало.
— Темная лошадка.
— Глупости.
— Вот увидишь. Нашего Валерия будут выживать (Валерий Викторович — зав. отделом), на его место — Сады́ковича, а этого Растиньяка — в замы…
Я долго смеялась по поводу Растиньяка, — уж такой мой Поликарпыч был не французистый, нерасторопный, разве только вот — что из провинции.
Я нарочно через несколько дней зашла в отдел. Поликарпыч сидел в общей комнате, трудился, высунув кончик языка, его круглое милое лицо было добродушно-сосредоточенным.
— Ну? — спросила я глазами глупого Колю.
Он развел руки: ошибочка, мол. И, когда я проходила мимо, шепнул:
— Твой-то! А? Он у нас авгиевы конюшни расчищает. Уже на все письма ответил. Прямо мустанг какой-то!
— У тебя что-то лошадиные ассоциации.
— Я уж сам заметил! — и засмеялся.
Когда я стала прощаться, мой симпатичный Поликарпыч, не поднимая глаз, снял черные нарукавнички, убрал их в стол и лишь тогда глянул, улыбнулся беспомощно. Было бы свинством не кивнуть ему и не попросить, чтобы проводил до конца коридора.
